Библиотека душ (ЛП)

— Чтобы укрываться, — ответил Шэрон и повернул лодку в еще более узкий канал, заключенный между рядами новых, дорого выглядящих многоквартирных домов.

— Я способен скрывать вас от посторонних глаз до некоторых пор, но защита, которую я могу предложить, не работает внутри Акра, а сомнительные личности имеют склонность следить за входом в поисках легкой добычи. А вы, уж точно, легкая добыча.

— Я так и знал, что это твоих рук дело, — воскликнул я. — Ни один турист даже не взглянул на нас.

— Наблюдать, как совершаются исторические злодеяния безопаснее, когда их участники не могут увидеть тебя в ответ, — ответил он. — Я же не могу позволить, чтобы моих клиентов захватили налетчики викингов? Представьте, какие будут рецензии!

Мы быстро приближались к своего рода туннелю — закрытому сверху участку канала, около ста футов длиной, поверх которого возвышалось массивное здание, что-то вроде склада или старой мельницы. На дальнем конце сиял полукруг голубого неба и сверкающей воды. Между «здесь» и «там» была только тьма. Это было похоже на вход в петлю больше, что что-либо виденное мной ранее.

Мы вытащили наружу брезент, который был таким огромным, что закрыл пол-лодки. Эмма легла рядом со мной, и мы устроились под ним, натянув край до подбородков, словно одеяло. Когда лодка скользнула в темноту под мостом, Шэрон заглушил мотор и спрятал его под другим, меньшим куском брезента. Затем он встал, разложил телескопический шест, погрузил его в воду, пока тот не коснулся дна, и начал толкать нас вперед длинными бесшумными гребками.

— Кстати, — спросила Эмма, — от каких «сомнительных личностей» мы прячемся? Тварей?

— В странном мире много и других дурных вещей, кроме ваших ненавистных тварей, — ответил Шэрон, его голос раскатился гулким эхом по каменному туннелю. — Лицемер, притворяющийся другом, может быть так же опасен, как и явный враг.

Эмма вздохнула:

— Ты всегда выражаешься так туманно?

— Головы! — рявкнул он. — Ты тоже, пес.

Эддисон с сопением исчез под брезентом, и мы потянули за край, накрываясь с головой. Внутри было темно, жарко и сильно воняло машинным маслом.

— Вы боитесь? — прошептал Эддисон в темноте.

— Не особенно, — отозвалась Эмма. — А ты, Джейкоб?

— Так, что сейчас меня стошнит. Эддисон?

— Конечно же, нет, — ответил он. — Пугливость не свойственна моей породе.

Но затем он втиснулся между мной и Эммой, и я почувствовал, как дрожит все его тело.

* * *

Некоторые переходы быстрые и ровные, словно мчишься по автостраде, но в этот раз нас трясло как на разбитой, полной ям, дороге, затем наклонило на крутом вираже, а потом будто скинуло вниз с обрыва, и все это в кромешной тьме. Когда это, наконец, закончилось, голова у меня кружилась и гудела. Я задумался, какие невидимые механизмы делают одни переходы труднее, чем другие. Может, они соответствовали пункту назначения, тогда, судя по ощущениям, мы неслись по бездорожью в дикую глушь.

— Мы на месте, — объявил Шэрон.

— Все в порядке? — спросил я, нашаривая в темноте руку Эммы.

— Мы должны вернуться, — простонал Эддисон. — Я оставил мои почки на той стороне.

— Помолчите, пока я не найду более-менее безопасное место, чтобы высадить вас, — рявкнул Шэрон.

Удивительно, каким острым становится ваш слух, когда вы не можете воспользоваться зрением. Пока я тихо лежал под брезентом, меня загипнотизировали звуки проплывающего мимо нас живого мира. Поначалу был слышен только плеск шеста Шэрона, но вскоре к нему добавились и другие звуки, все они смешивались в моей голове, рисуя перед глазами полную деталей картину. Мерные шлепки дерева по воде были вызваны, я представил, веслами проплывающей рядом лодки, доверху набитой рыбой. Я вообразил себе, как женщины, крики которых я слышал, высунулись из окон смотрящих друг на друга домов, развешивая на веревках белье и обмениваясь сплетнями. Впереди раздавался громкий детский смех и собачий лай, а вдалеке я смог различить голоса, распевающие под ритм молотков: «Внемли звону молотков! Внемли стуку гвоздей!». Тут же мне представились храбрые трубочисты в цилиндрах, скачущие вприпрыжку по улице, полной грубого очарования, и люди, которые собираются вместе, чтобы преодолеть все невзгоды в жизни, перемигиваясь и попевая песни.

Я ничего не мог с этим поделать. Все, что я знал о викторианских трущобах, я выучил из дешевой версии мюзикла про Оливера Твиста. Когда мне было двенадцать, я участвовал в любительской постановке, я был Сиротка Номер Пять, если хотите знать, и страдал такой жуткой боязнью сцены в ночь перед выступлением, что изобразил желудочный грипп и просмотрел всю пьесу из-за кулис, в костюме, с ведром между коленями.

Как бы то ни было, именно такая картина нарисовалась в моей голове до того, как я заметил маленькую дырку в брезенте возле моего плеча, не иначе прогрызенную крысами, и, подвинувшись немного, понял, что могу сквозь нее подглядывать. В течение нескольких секунд веселый, навеянный мюзиклом пейзаж, который я представлял, расплылся как на картине Сальвадора Дали. Первым ужасом, представшим моим глазам, были дома, расположенные по обеим сторонам канала, хотя назвать их домами было бы слишком громко. Нигде в их провисшей и прогнившей архитектуре не было ни единой прямой линии. Они ссутулились, словно шеренга изнуренных солдат, заснувших на посту; похоже, единственное, что удерживало их от того, чтобы не свалиться в воду, была плотность, с которой они стояли, это и строительный раствор из черно-зеленой грязи, густо нанесенный на их нижнюю треть жирными слоями. На каждом покосившемся крыльце стояла деревянная, похожая на гроб, коробка, но только когда до моего слуха донеслось громкое кряхтение из одной из них, и я увидел, как что-то полетело оттуда в воду, я сообразил, что это было, и что шлепающие звуки, которые я слышал ранее, издавали вовсе не весла, а уборные, которые и были повинны в той самой грязи, что не давала им упасть.

Кричащие что-то друг другу через канал женщины, действительно, высовывались из расположенных напротив окон, как я и представлял, но они не развешивали белье и уж точно не обменивались сплетнями, по крайней мере, уже нет; теперь они обменивались угрозами и оскорблениями. Одна из них размахивала разбитой бутылкой и пьяно хохотала, в то время как вторая награждала ее эпитетами, которые я едва мог разобрать («Да т’ж черт’ва в’нючая швабра, за фартинг с’мим дь’ялом спать г’това!»), что, если я правильно ее понял, звучало странно, учитывая, что сама она была обнажена по пояс, и ей, похоже, было все равно, что это кто-то видит. Обе остановились, чтобы свистнуть Шэрону, пока мы проплывали под ними, но он проигнорировал их.

Желая поскорее стереть эту картинку из моей головы, я только заменил ее другой, еще худшей: впереди нас шайка детей сидела, болтая ногами, на хлипком мосту, перекинутом через канал. Они раскачивали над водой собаку за привязанную к ее задним ногам веревку, макая бедное существо в воду, и гоготали, когда ее отчаянный лай превращался в пузыри. Я боролся с желанием вскочить и наорать на них. Хорошо хоть Эддисон не мог их видеть, иначе никакие уговоры не удержали бы его от того, чтобы не броситься на них, оскалив зубы, и не выдать нас.

— Я вижу, чем ты там занимаешься, — пробормотал Шэрон. — Если хочешь оглядеться, подожди, мы вот-вот доберемся до самого худшего.

— Ты что, подглядываешь? — прошептала Эмма, пихая меня в бок.

— Возможно, — ответил я, не прерывая своего занятия.

Лодочник шикнул на нас. Вытянув шест из воды, он открыл его верхушку, в которой оказалось короткое лезвие, затем поднял его и перерезал веревку, пока мы проплывали мимо. Собака плюхнулась в воду и благодарно погребла прочь, а мальчишки, завывая от злости, принялась швырять в нас все, что попалось под руку. Шэрон продолжил грести, игнорируя их, как и тех леди, пока яблочный огрызок не пролетел в дюйме от его головы. Он вздохнул, повернулся и спокойно сдвинул назад свой капюшон, достаточно для того, чтобы мальчишки могли увидеть его, а я — нет.