Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1

— А почему нет пращи? — спросил я для подначки.

Руфо оказался на высоте:

— Какой тип вам угодно иметь, Оскар? С вилкообразной рукоятью? Или обыкновенную пращу?

— Извини, что затронул эту тему. Из рогатки я никогда и ни во что не попаду. — Я поднял «Томми», убедился, что магазин пуст, и начал разборку. Автомат был почти новехонький, но пристрелянный настолько, чтобы механизм работал как часы. Вообще-то говоря, «Томми» не намного точнее бейсбольной биты, да и радиус у него лишь чуть больше. Есть, конечно, и свои достоинства — если из него попадешь в человека, так тот обязательно упадет и не встанет. Оружие это, короткое и не очень тяжелое, обеспечивает большую плотность огня на нужное время. Подходящая игрушка для боев в зарослях и для схваток, близких к рукопашной.

Я-то сам, признаться, больше уважаю что-нибудь со штыком на конце для случаев, так сказать, интимного характера и что-нибудь, обеспечивающее высокую точность попадания в тех случаях, когда враждебные действия ведутся с дальних рубежей. Поэтому я отложил «Томми» и взял «Спрингфилд», правда изготовленный на заводе в Рой-Айленде, что было видно по серийному номеру, но все равно «Спрингфилд». Эта винтовочка пробудила во мне те же чувства, что и австралийский «Альбатрос» — ведь некоторые виды механизмов столь совершенны, что единственное средство улучшить их — это сконструировать заново.

Я передернул затвор, сунул палец в ствол, осмотрел мушку. Ствол сверкал, никаких потертостей, на мушке была отчетливо видна малюсенькая звездочка. Чудесное оружие!

— Руфо, а какова местность там, куда мы двинемся? Такая же, как тут?

— Сегодня будет такая же. Но… — он виновато принял винтовку из моих рук. — Здесь пользоваться огнестрельным оружием запрещено. Шпаги, ножи, стрелы — все, что рубит, колет, режет с помощью человеческой руки, пожалуйста. Но не огнестрельное.

— А кто это распорядился так? Он пожал плечами:

— Спросите лучше у Нее.

— Но если пользоваться нельзя, то зачем ты их брал вообще? Да и боеприпасов я не вижу.

— Боеприпасов хватит. Позже, когда мы доберемся до… до другого места… живыми, я имею в виду… А что вам понравилось из разрешенного оружия? Вы из лука стреляете?

— Пока еще не знаю. Покажи-ка, как это делается. Руфо хотел что-то сказать, но, пожав плечами взял лук. Надел кожаную перчатку и тщательно выбрал стрелу.

— Вон то дерево, — указал он, — то, у корней которого лежит белый камень. Я буду целиться на высоту груди.

Он наложил стрелу, поднял лук, натянул тетиву и спустил стрелу, все это одним плавным, текучим движением. Стрела вонзилась в ствол дерева в четырех футах от земли.

— Хотите посоревноваться? — ухмыльнулся Руфо. Я не ответил. Знал, что попасть не смогу, разве что по чистой случайности. В детстве у меня был лук, подаренный на день рождения. Попадал я из него редко, а потом и стрелы куда-то запропастились. Тем не менее, я весьма картинно стал выбирать себе лук, отыскав самый большой и тяжелый. Руфо вежливо откашлялся.

— Разрешите обратить ваше внимание, что этот лук очень туг и тяжел для начинающего.

Я натянул тетиву.

— Найди мне перчатку. — Перчатка подошла, словно была скроена по мне (а может быть, и была?). Я взял стрелу, даже не осматривая, они все казались мне одинаковыми и прямыми. Никакой надежды попасть в это распроклятое дерево у меня не было. Находилось она ярдах в пятидесяти и имела около фута в диаметре. Я просто намеревался пустить стрелу повыше, рассчитывая, что такой тугой лук обеспечит достаточно пологую траекторию. Больше всего мне хотелось наложить стрелу, поднять лук, натянуть его и спустить стрелу таким же слитным движением, как у Руфо, хотелось выглядеть настоящим Робин Гудом, не будучи им в действительности.

Но когда я поднял и согнул этот лук, когда ощутил его мощь, то почувствовал внезапный прилив уверенности — этот инструмент был для меня! Мы были сотворены друг для друга.

Ни о чем не думая, я пустил стрелу.

Она, задрожав, впилась в дерево на расстояние ладони от стрелы Руфо.

— Отличный выстрел! — воскликнул Руфо.

Руфо глянул на дерево, поморгал, потом с обидой перевел глаза на Стар. Она ответила ему надменной улыбкой.

— Ни в чем не виновата, — заявила она. — Ты же знаешь, что на такие проделки я не способна. Соревнование шло честно… оба отличились.

Руфо задумчиво посмотрел на меня.

— Хм-м! А не желает ли милорд заключить маленькое пари… на его собственных условиях… что милорду не удастся повторить свой выстрел…

— Не буду и биться об заклад, — ответил я. — Что я — дурачок, в самом деле! — Но тут же взял другую стрелу и положил ее на тетиву. Мне нравился лук, приятен был даже звук, с которым тетива ударялась о перчатку. Я решился на еще одну попытку, просто чтобы вновь ощутить слияние с оружием.

Я спустил тетиву.

Третья стрела выросла в точке, расположенной между двумя предыдущими, чуть ближе к стреле Руфо.

— Отличный лук! — сказал я. — Я его возьму себе. Поищи-ка колчан.

Руфо молча затопал прочь. Я снял тетиву и принялся копаться в ножевом товаре. В глубине души я очень надеялся, что из лука мне больше никогда не придется стрелять — даже профессиональный игрок не может рассчитывать на нужный расклад каждый раз, когда он сдает карты, и моя следующая стрела вполне могла превратиться в бумеранг.

Тут было бесконечное разнообразие лезвий, начиная от двуручного меча до крошечного кинжальчика, который дама может спрятать в колготках. И каждый клинок я брал в руки и пробовал… пока наконец не нашел такого, который был мне по руке так, как Эскалибур — по руке короля Артура.

Я никогда не видел ничего похожего, а потому даже не знаю, как следует по науке назвать этот клинок. Скорее всего — саблей, поскольку он был слегка изогнут и заточен, как бритва, примерно на половину длины тыльной части. Конец клинка был остр, как у рапиры, а изгиб лезвия имел столь большой радиус, что клинок мог с одинаковым успехом работать и как шпага, и как сабля. Гарда изгибалась вдоль кулака и плавно переходила в получашие. Хотя точка равновесия располагалась только в двух дюймах ниже рукояти, клинок был достаточно тяжел, чтобы разрубить любую кость. Оружие давало ощущение естественного продолжения руки.

Рукоять, обтянутая шершавой акульей кожей, прямо вливалась в ладонь. На клинке был выбит какой-то девиз, но он был плохо виден среди завитушек дамасской стали, и я не стал возиться с расшифровкой из-за нехватки времени. Этот клинок был мой, мы с ним составляли неразрывное целое. Я вложил его в ножны и застегнул пояс с ножнами на голой талии, чувствуя себя этаким капитаном Джоном Картером, Джедакком из Джедакков, плюс знаменитым гасконцем и его тремя друзьями одновременно.

— Ты не хочешь одеться, милорд Оскар? — спросила Стар.

— Что? О, разумеется. Я только примерял на себя пояс. Но… разве Руфо захватил сюда мою одежду?

— Ты захватил, Руфо?

— Его одежду? Не хочет же он носить тут то, что надевал в Ницце?

— А что, собственно говоря, плохого в сочетании фирменных джинсов и гавайки? — запротестовал я.

— Как вы изволили сказать? Да, конечно, ничего плохого, милорд Оскар, — поспешно заговорил Руфо. — Живи сам и давай жить другим, как я говорю. Я знал когда-то человека, который носил… впрочем, неважно, что он носил… Разрешите показать, что я для вас приготовил.

Мне предоставлялся огромный выбор — от плаща из болоньи до железных лат. Последние я нашел малопривлекательными, так как само их присутствие говорило о возможности ситуации, когда они могут понадобиться. Кроме солдатской каски, никаких доспехов я не носил, не стремился носить и не знал, как их носить — и, честно говоря, не собирался водить компанию с теми грубиянами, которые нуждались в чем-либо подобном.

Кроме того, я не видел нигде поблизости лошадей, скажем, першеронов или клайдсдейлов, а вообразить себя двигающимся пешим порядком в этой железной утвари я вообще не мог. Надо думать, я ходил бы как на костылях, гремел бы как вагон подземки, а чувствовал бы себя точно в душной раскаленной телефонной будке. Поту сходило бы с меня фунтов десять на каждые пять миль пути. Стеганых длинных курток, что полагалось поддевать под все эти железки, и одних хватило бы за глаза при такой чудной погоде, а уж сталь поверх стеганок превратила бы меня просто в бродячую печь и сделала бы слабым и неуклюжим, даже для сражения в очереди к билетной кассе.