В глубине Великого Кристалла. Том 2

— Он мог не рассчитать… Может быть, думал, что «Игла» уцелеет и вернется без него по туннелю.

— Конус не мог рассчитать?

— Ладно, что теперь гадать… А тебе повезло, что успел уйти.

— Я иногда чувствую себя дезертиром…

— Дурак ты, Питвик, — искренне сказал Юджин.

— Это возможно…

Мы не чокаясь выпили «Капитана Немо», помянули Дона и Рухадзе.

Петька в это время возился с нашим старым патефоном, который оказался у Юджина. Поставил «Дубровского».

О, дай мне забвенье, родная,

Согрей у себя на груди, —

запел тенор Смирнов, живший полтора века назад. Печальная эта песня была под стать настроению.

Мы вдвоем смотрели на Петьку. Патефон стоял на полу, Петька сидел перед ним на корточках. Кыс устроился рядом и слушал, наклонив голову. Петька гладил его, а про нас будто забыл.

— Если бы ты знал, как я изводился из-за этого обормота, — сумрачно сказал Юджин, — когда стало известно, что он исчез. И лабораторию бросить нельзя, и связь раз в две недели, и… Я поднял на ноги всех знакомых из ОГ. Но ведь Старотополь — не Византийск, там с поиском не развернешься…

Пластинка кончилась, и Петька услышал, о чем разговор. Нахохлился, спрятал лицо за торчащими облупленными коленями и сказал, будто из кокона, глухо и упрямо:

— Если бы я не ушел, ничего не узнал бы про эр-тэ…

Телепередачи о «Розалинах» шли непрерывно. Даже здесь, в Византийске, им отводилась масса времени.

«Дети спасены благодаря счастливой случайности!»

«Служба безопасности предотвратила неслыханное злодейство всех времен!»

Никто из репортеров не знал, конечно, о Петькиной и о моей роли в этом деле. И слава Богу!

С каждым часом выяснялись новые подробности.

«Это был глубоко продуманный садистский план, отличавшийся особой изощренностью и в то же время дьявольским рационализмом! Политики экстремистского толка решили, что это наиболее простой способ избавиться от целого поколения безнадзорных детей и тем самым решить массу социальных проблем…»

«Премьер заявил, что правительство готово уйти в отставку, но отрицает свою хотя бы малейшую связь с так называемой группой „Радужный мост“…»

«Премьер поспешил в своем утверждении о непричастности правительственных кругов к группе „Радужный мост“ и плану „Черные пароходы“! По меньшей мере пять высших чинов из государственного аппарата уличены в связях с людьми, имеющими отношение к разработке чудовищной операции. Имена их в интересах следствия пока не сообщаются. По большей части это деятели так называемого ЧПИДа, хотя данная организация недавно инсценировала свое отстранение от проекта „Розалина“…»

«Найдены и расшифрованы кристаллы с подробностями преступного плана „Черные пароходы“. Злоумышленники полагали, что шифр не может быть разгадан электроникой нынешнего поколения, но следственная аппаратура субмолекулярного уровня справилась с задачей за несколько часов. Службе безопасности нашей Республики помогала бригада коллег одного сопредельного государства…»

«Председатель Международной лиги охраны прав человека Алехандро Манолин-Сикейрос высказался за экстренное собрание лиги, на котором должен быть поставлен вопрос о проблемах детства в нашей Республике…»

А вот еще. Пожалуй, самое невыносимое:

«Стали известны новые детали зловещего плана. В нем — смесь лишенного всякой морали холодного расчета и сатанинской сентиментальности маньяков-некрофилов. Было задумано не только уничтожить несколько тысяч мальчиков и девочек, но и пролить потом крокодиловы слезы. Заранее был составлен план поминальной службы, статей-некрологов и даже приготовлен проект памятника погибшим детям…»

На экране возник обелиск со множеством детских лиц на узких гранях, а у подножия — каменная фигура. Вроде как женщина, закутанная в покрывало. Видимо, символ «скорбящей Республики».

«…Автором памятника называют некоего Рома Заялова, инженера и музыканта, одного из инициаторов ЧПИДа и группы „Радужный мост“. По последним данным, Ром За-ялов во время ареста покончил с собой… А теперь посмотрите рекламу…»

Смотреть рекламу мы не стали. Юджин выключил экран. Петька зябко взял себя за плечи и сказал:

— Не верю я, что он покончил. Этот гад еще всплывет. Юджин хотел успокоить его:

— На этот раз едва ли. Он ведь погиб на глазах тех, кто его арестовывал.

Петька только хмыкнул. И опять стал колючий, неласковый…

Я не выдержал:

— Мне кажется, эти маньяки оживают, как нелюди в фильмах про вампиров.

И тогда Юджин сказал то, что я уже слышал от отца Венедикта:

— Страшно не то, что Полоз был маньяк… То есть это страшно, но в тысячу раз страшнее другое. То, что такие, как он, стали нужны господам политикам… Он-то едва ли оживет, но ведь есть и другие… Хорошо, что вы оттуда выбрались, ребята.

Мы с Петькой переглянулись. Петька взял на руки Кыса. И Юджин сразу понял: мы опять собираемся туда.

— Зачем? — сказал он. Не просто сказал, а с болью.

Ну как ему объяснить? Там было сейчас главное. Все, что случилось, привязало нас именно к Старотополю. И новые друзья там: отец Венедикт, маленький Сивка. И… это же родина, в конце концов. Пусть неустроенная, с бестолковой жизнью, с жестокостью и опасностями, но… Маленькая площадь со странными фонарями и бугристая мостовая Усадебного переулка были мне сейчас дороже всего Византийска. Хотя и Византийск я любил…

— Южик, там для нас много всего… важного. А что мы здесь?

— Я думал, ты поедешь со мной. Для модели Конуса ты ох как сейчас нужен.

— Юджин, все, что я знаю и умею, есть в записях, в энцефалограммах. А сам я уже не тот. Понимаешь… сейчас копаться в схемах Конуса для меня все равно что… ну, препарировать кого-то близкого после смерти. Или свой собственный мозг. На этом уровне отторжения все равно я беспомощен… Да и с Петькой расставаться я больше не хочу.

Петька быстро глянул на меня и промолчал. Юджин не стал спорить, говорить, что можно ехать и с Петькой. Понял, что бесполезно.

Мы прожили в Византийске еще сутки. Достаточно беззаботно, весело даже, словно договорились больше не касаться тревожных тем. Гуляли, вспоминали прежние хорошие времена и старых друзей. Но была, конечно, у троих у нас в душе напряженность — ожидание скорого прощания.

И, по правде говоря, я почувствовал даже облегчение, когда этот момент настал.

Мы с Петькой решили не лететь, а ехать экспрессом — как в первый раз. На вокзале Юджин сказал:

— Возьми на память вот эту вещь. — И протянул что-то похожее на старинные карманные часы.

— Что это?

— Катапульта.

— ?

— Придумали эту штуку незадолго до взрыва. Когда ты был на пути домой. Механизм для бескапсульного перехода по туннелю — от стартовой точки до Конуса. Стоит встать где-нибудь между двумя стенами или заборами, нажать пуск, и через три минуты — старт. А захотел обратно — снова нажатие. Правда, рассчитана эта машина только на одно путешествие — туда и обратно… При пуске надо смотреть, чтобы рядом — никого. А то катапульта может прихватить случайного попутчика. Тогда — двойная нагрузка, и обратно уже никак…

— Ты, Юджин, так объясняешь, будто есть куда лететь, — грустно сказал я.

— Да… по привычке… Жалко, славная такая получилась штучка — и без пользы… Их сделали две. Одну я оставил себе, а вторая — вот. Этакий сувенир…

— Спасибо… — И я подумал опять: «Скорей бы в вагон…»

В вагоне работал большой стереоэкран. И, конечно же, опять передавали репортажи о разоблачении «беспримерного по своему злодейству плана „Черные пароходы“.

— Лучше бы мультик пустили, — угрюмо сказал Петька и закутался в старую тетратканевую куртку. Это Юджин отыскал ее и отдал перед отъездом Петьке. Петька обрадовался. Я поначалу тоже. Даже штопка на плече не вызвала суеверного опасения. Мне показалось, что Петька в этой куртке сделался прежним. Он, правда, малость вытянулся за год, но в тот момент стал совсем как прошлогодний Петушок — лохматый, улыбчивый пацан, с торчащими из-под подола побитыми загорелыми ногами…