Т. 07 Пасынки Вселенной

Семья, которой принадлежал приют, позволила девочке остаться. Хейзел штопала подгузники и мыла тарелки с того возраста, когда смогла до них дотянуться. Она сама научилась читать, могла изобразить печатные буквы, но по-настоящему писать не умела. Знание математики ограничивалось у нее способностью считать деньги, которые дети добывали разными неправедными путями.

По поводу ее ухода из приюта поднялся немалый шум: владелица «Колыбельки» и ее мужья заявили, что Хейзел должна отработать еще несколько лет. Девочка решила вопрос просто — вышла из дому в чем была, оставив хозяевам кое-какую одежонку и те жалкие мелочи, которые составляли ее имущество. Ма это так возмутило, что она чуть было не втравила наше семейство в свару, вопреки всем своим правилам. Но я потихоньку шепнул ей, что как руководитель ячейки не желаю привлекать внимание к семье, вытащил из кармана деньги и сказал, что Партия оплатит покупку одежды для Хейзел. Ма от денег отказалась, отменила семейное собрание и отправилась с Хейзел в город, где проявила невиданную — по масштабам Ма — экстравагантность в выборе платья для девочки.

Так мы удочерили Хейзел. Я знаю, нынче это дело сопряжено со всякими бюрократическими процедурами, но тогда это было так же просто, как подобрать котенка.

Еще больше шуму наделало решение Ма отдать Хейзел в школу, которое не совпадало ни с тем, что держала в уме Сидрис, ни с тем, чего ожидала сама Хейзел как член Партии и товарищ. Пришлось мне опять вмешаться, и Ма частично пошла на попятный. Хейзел определили к репетитору рядом с салоном Сидрис, то есть неподалеку от шлюза номер тринадцать. (Салон процветал в основном потому, что находился вблизи от фермы, что позволило нам провести туда воду, которой Сидрис могла пользоваться без ограничений, поскольку сточная вода поступала обратно для наших же нужд.) Хейзел училась по утрам, а днем помогала в салоне: зашпиливала пелеринки, подавала полотенца, мыла клиентам волосы — в общем, набиралась опыта. И вдобавок делала все остальное, что поручала Сидрис.

Этим «остальным» были обязанности командира «иррегулярных частей с Бейкер-стрит».

Всю свою коротенькую жизнь Хейзел возилась с малышней. И малышня ее любила. Хейзел умела добиться от ребятишек всего, чего хотела; она понимала их язык, который взрослым кажется бессмысленной тарабарщиной, и стала идеальным мостом между Партией и ее самыми юными помощниками. Она умела превращать в игру наши будничные задания, заставляя детей играть по установленным правилам, причем умудрялась скрыть от них, что поручение серьезно по взрослому счету — ведь для ребятни куда важнее то, что оно казалось им серьезным по их собственным меркам, а это совсем другое дело.

Вот пример: скажем, кроху, еще не умеющего читать, прихватили с подпольной литературой, что нередко случалось в действительности. После инструктажа Хейзел диалог выглядел примерно так:

Стражник: Малыш, где ты это взял?

«Иррегулярный с Бейкер-стрит»: Я не малыш, я большой мальчик.

Стражник: Ладно, большой мальчик, так где ты это взял?

«Иррегулярник»: У Джекки.

Стражник: У какого Джекки?

«Иррегулярник»: Просто Джекки.

Стражник: А как его фамилия?

«Иррегулярник»: Чья?

Стражник: Да Джекки!

«Иррегулярник» (презрительно): Джекки девчонка!

Стражник: Ладно, так где она живет?

«Иррегулярник»: Кто?

И так далее. Ключевым ответом на все вопросы было: «Взял у Джекки». А поскольку Джекки не существовало в природе, то у нее (у него) не было ни фамилии, ни домашнего адреса, ни даже постоянной половой принадлежности. Дети обожали делать из взрослых идиотов, особенно когда поняли, как это просто.

В худшем случае литература конфисковывалась. Даже взвод драгун-усмирителей, и тот дважды подумал бы, прежде чем арестовать ребенка. Да, теперь драгуны появлялись на улицах Луна-Сити только повзводно — кое-кто из них отправился в одиночку… и не вернулся обратно.

Когда Майк начал писать стихи, я не знал, что делать — смеяться или плакать. А он желал их публиковать! Сразу видно, как глубоко растлило «очеловечивание» эту невинную машину, раз ей приспичило увидеть свое имя в печати.

— Майк, — сказал я, — ради бога! У тебя что — цепи перегорели? Или ты намерен нас выдать?

Прежде чем Майк успел надуться, вмешался проф:

— Постой-ка, Мануэль! Я тут вижу кое-какие возможности. Майк, псевдоним тебя устроит?

Вот так и родился Саймон Джестер[35]. Думаю, Майк выбрал это имя, подбросив случайные числа, как игральные кости. Но для серьезной поэзии у него был другой псевдоним — его партийная кличка Адам Селен.

Стихи Саймона были нескладны, непристойны и полны бунтарства — от хулиганских насмешек над «шишками» до жестоких нападок на Смотрителя, систему, драгун и шпиков. Эти вирши можно было обнаружить на стенках общественных сортиров или на листовках, брошенных на пол в капсулах метро. Или в пивных. Но где бы они ни появились, под ними всегда стояла подпись «Саймон Джестер», а рядом красовался улыбающийся рогатый чертенок с раздвоенным на конце хвостиком. Иногда чертенок накалывал на вилы какого-то толстяка. Иногда на рисунке была только мордочка с широкой улыбкой и рожками, а порой — одни рожки и улыбка, означавшие «Саймон был тут».

Саймон возник в один прекрасный день во всех лунных поселениях сразу и с тех пор присутствовал повсеместно. Вскоре к нему присоединилось множество добровольных помощников: стихи и рисунки были так просты, что их мог изобразить кто угодно, а потому они стали появляться в таких местах, где мы и не планировали их увидеть. К этому наверняка приложил руку кто-то из наших попутчиков. Карикатуры и стихи распространялись даже на территории Комплекса, что уж никак не могло быть нашей работой — мы никогда не вербовали служащих Администрации. Так, например, спустя три дня после выхода в свет очень неприличного пасквиля, намекавшего, что жировые отложения Смотрителя связаны с его крайне неаппетитными привычками, этот пасквиль вдруг появился на картинках-наклейках, причем карикатура заметно улучшилась и толстая фигура, убегавшая от вил Саймона, приобрела узнаваемые черты Прыща Морта. Мы эти картинки не оплачивали, мы их не печатали. Но они одновременно оказались в Луна-Сити, Новолене и Гонконге, налепленные повсюду — на телефонах-автоматах, на коридорных опорах, на шлюзах, на ограждениях пандусов и так далее. Я сделал выборочный подсчет и передал его Майку. Майк доложил: только в Луна-Сити наклеено более семидесяти тысяч листовок.

Я не знаю ни одной типографии в Луна-Сити, которая рискнула бы взяться за такую работу и сумела бы выполнить ее. Может, существовала еще одна тайная организация?

Стихи Саймона имели такой успех, что Майк разошелся, как полтергейст, не оставив ни Смотрителю, ни шефу безопасности никакой возможности притвориться глухими.

«Дорогой Прыщ Морт, — писал он в одной листовке. — Пожалуйста, будьте осторожны с полуночи до четырех пополудни завтрашнего дня. Люблю, целую, Саймон». А ниже — рожки и улыбка. С той же почтой получил письмо и Альварес: «Дорогой Фурункул! Если завтра вечером Смотритель сломает ногу, виноват будешь ты один. С совершеннейшим почтением, Саймон». И опять улыбка и рожки.

Мы не планировали нападения на Смотрителя; просто хотели лишить сна и Морта, и Альвареса с охранниками в придачу, что нам и удалось. Майку осталось лишь время от времени позванивать по личному телефону Смотрителя между полуночью и четырьмя пополудни; кстати, номер этот в справочниках не значился и был известен лишь персональным помощникам Смотрителя. Соединяя их всех по очереди с Мортом, Майк не только вызвал жуткий переполох, но и разозлил Смотрителя, который категорически отказался верить оправданиям своих помощников.

И тут произошло счастливое совпадение — доведенный до белого каления Прыщ свалился с пандуса. Такое даже с новичком случается не больше раза. Словом, Смотритель «прошелся по воздуху» и вывихнул колено, что довольно близко к перелому, причем Альварес при сем присутствовал.