Арктический мост(изд.1959)

Кими-тян всплеснула руками.

— Дома! Ой, дома! — она присела, как Делала это маленькой девочкой. Дома! Ой, совсем дома!

И она принялась целовать знакомые предметы, гладила рукой лакированное дерево ширмы, прижималась щекой к старой, склеенной статуэтке.

Отец стоял, скрестив руки на животе, а его аккуратно подстриженные усы вздрагивали. Незаметно он провел по ним пальцем.

Потом Кими-тян встала, подошла к отцу и припала к его плечу.

— А мама… мама… — тихо всхлипнула она.

Отец привлек дочь к груди и стал быстро-быстро гладить ее гладкие, нежно пахнущие волосы.

Наконец Кими-тян выпрямилась.

— Ну, вот… а я плачу, — сказала она слабым голосом, стараясь улыбнуться.

Они пошли дальше. На полу теперь были циновки. Отец отодвинул ширму, отчего комната стала вдвое больше, и сел на пол.

— Окажи благодеяние, садись, моя маленькая Кими-тян. Или, может быть, ты сначала хочешь надеть кимоно, чтобы почувствовать себя совсем на родине?

— Ах, нет! Я дома, дома… Я тоже попробую сесть, только я разучилась. Это смешно, не правда ли? Так совсем не сидят в Париже, а костюмы там носят такие же, как на тебе. Как постарела Фуса-тян! Она ведь, правда, хорошая? Ты стал знаменитым доктором? Сколько теперь ты принимаешь больных? А как перестроили дом напротив! Его не узнать. Кто теперь в нем живет? Почему никто не лаял, когда я въезжала? Неужели Тоби-сан умер?

— Конечно. Собаки не живут так долго. Ведь сколько прошло лет. Все волнует тебя. Как высоко вздымается твоя грудь! Так дыши глубже розовым воздухом страны Ямато. Я вижу, что ты не забыла здесь ничего и никого.

— Никого, никого!

И вдруг Кими-тян опустила свои миндалевидные глаза, стала теребить соломинку, торчавшую из циновки.

Отец улыбнулся.

— Я знал, знал. Мы все ждали и встречали тебя. Он лишь не посмел стеснять нас в первые минуты встречи.

Японец хлопнул в ладоши. Отодвинулась еще одна фусума, и за ней показалась женщина с черным лоснящимся валиком волос на голове.

— Передай господину Муцикава, что госпожа О’Кими ждет его…

— Муци-тян, — тихо прошептала девушка.

Отец поднялся навстречу молодому японцу в широком керимоне и роговых очках, появившемуся из-за отодвинутой ширмы.

О’Кими порывисто вскочила. Она не смела поднять глаза.

Муцикава еще издали склонил голову, произнося слова приветствия.

О’Кими протянула ему свою крохотную руку. Он сжал ее обеими руками.

— Усуда-сан мог бы выгнать меня. Я жду вас со вчерашнего вечера, сказал он.

— Вчера вечером? — девушка подняла глаза. — Тогда я еще не села в поезд… А почему вы носите очки?

— Японцы, японцы… — заметил улыбающийся Усуда. — Они слишком часто бывают близорукими.

— О, так, Усуда-сударь, — почтительно отозвался молодой человек. — О, Кими-тян… Мне можно вас так называть? Извините, я так понимаю вас, понимаю, как вы стремились из чужих, далеких краев на родину, чтобы остаться здесь навсегда.

— О, не совсем, не совсем так, — сказал Усуда. — Конечно, я не хочу, чтобы моя маленькая Кими-тян рассталась с родиной, но еще больше не хочу, чтобы она расставалась теперь со мной.

— Позвольте спросить вас, Усуда-си: разве вы предполагаете уехать отсюда?

— О, не пугайся, мой мальчик! Выставка в Нью-Йорке откроется только через несколько месяцев. Однако я пройду в сад. Я велел вынести туда стол, чтобы наша Кими-тян могла дышать запахом вишен.

— Да, да, вишни, вишни, — тихо повторила девушка.

Усуда вышел, украдкой взглянув на смущенных молодых людей.

Они стояли друг против друга и неловко молчали.

— Вы совсем стали европейкой, — робко начал Муцикава.

— Правда говорят, что вы храбрый? Вы — летчик?

Муцикава кивнул.

— Но это совсем не храбрость; это профессия, извините.

— Вы всегда были храбрым. Вы дразнили даже полицейских. Помните, как вы забросили мой мяч на середину улицы, прямо к ногам полицейского?

— Я тогда убежал, не помня себя от страха.

Молодые люди оживились. Они стали вспоминать свое детство.

Когда Кими-тян не смотрела на Муцикаву, она чувствовала себя свободно; но стоило ей лишь бросить взгляд на эту незнакомую ей фигуру взрослого японца с постоянно опущенной, как бы в полупоклоне головой, и она не могла побороть в себе неприятного чувства стеснения.

Разговор быстро иссяк вместе с воспоминаниями.

Почему же так долго не идет отец? Ей хотелось побыть сейчас с ним.

— Вы хотите посмотреть последние парижские журналы? Там много интересного о нью-йоркской выставке реконструкции мира. Подождите, я сейчас принесу.

Когда она снова вошла в комнату, Усуда уже вернулся и вполголоса разговаривал с почтительно склонившим перед ним голову Муцикавой.

— Вот, — протянула Кими-тян журнал. — Отец, тебе, наверное, тоже интересно, что мы с тобой увидим в Нью-Йорке. Дом-куб, который будет стоять и качаться на одном ребре. В нем, говорят, будет установлен огромный волчок.

Усуда подошел к дочери и посмотрел через ее плечо.

— Сколько в ней жизни! Не правда ли, Муци-тян?

— О да, Усуда-си!

— А вот еще! Смотрите. Это русские покажут в своем павильоне. Это даже интереснее, чем дом-куб. Вы видели, Муци-тян?

— Ах, мост через Северный полюс? — протянул Усуда. — Многие газеты пишут об этом проекте.

Муцикава нахмурился.

— Я так думаю, — сказал он. — Американцы, конечно, ухватятся за эту возможность сближения с Европой.

О’Кими быстро взглянула на молодого японца.

— Это сооружение имеет большое значение, мой мальчик, — сказал Усуда. — Меня лично оно интересовало бы прежде всего с коммерческой стороны. И, честное слово, я вложил бы в него деньги.

— Что касается меня, Усуда-си, извините, но я не стал бы тратить свои средства на усиление Америки.

— Ах, не надо, — поморщилась Кими-тян. Я принесла вам журналы, но я хочу в сад, в наш маленький садик. Он кажется мне больше Булонского леса. Пойдемте. Можно, папа?

Девушка побежала вперед. Усуда следил за ней. Она легко спрыгнула с крыльца. Ее пестрое платье мелькнуло на узенькой аллейке, ведущей к крохотному прудику.

Муцикава внимательно смотрел себе под ноги.

Глава пятая

РЕКОНСТРУКЦИЯ МИРА

Утром свежего майского дня мистер Медж, высокий, полный, дышащий здоровьем джентльмен, вошел в столовую раньше дочери. Он слышал, как она еще плескалась в ванной.

Пройдя в крошечную гостиную, мистер Медж прежде всего открыл окно и всей грудью вдохнул бодрящий воздух. Лицо его, открытое и жизнерадостное, выражало довольство собой и всем окружающим.

Фальшиво насвистывая модную ковбойскую песенку, мистер Медж включил утреннюю передачу. Отбивая носком такт веселого фокстрота, он стал перебирать на столике газеты, словно раздумывая, с какой ему начать. Внимание его привлекло объявление, упоминавшее о Северном полюсе. Какая-то фирма уговаривала покупателей воспользоваться ее кредитом. Время выплаты определялось довольно оригинально. Только один день. Один полярный день. «Пока светит солнце на Северном полюсе, не беспокойтесь о платеже», — говорилось в объявлении.

Мистер Медж вздохнул. Ах, этот кредит, эти льготные условия! Как все это знакомо! Его прелестный коттедж на одной из самых тенистых улиц нью-йоркского пригорода Флашинга, с тремя комнатками вверху и двумя внизу, не будет уже его собственностью, если через неделю он не выплатит очередной взнос в двести сорок долларов. Жизнь в кредит подобна часам, которые обязательно остановятся, если их не завести.

Владелец коттеджа снова вздохнул. Ах, эти финансовые затруднения, финансовые затруднения! Как трудно в жизни оставаться честным человеком!..

Весело заскрипели ступеньки крутой лесенки. Мистер Медж улыбнулся. Предвкушая завтрак, он перешел в столовую. Через открытую дверь он видел чистенькую кухню и мелькавшую там тоненькую фигурку дочери в утренней пижаме.