Среди игроков в вист это довольно распространённый недостаток, который становится особенно невыносимым, когда превращается в манию и жертвами его ежевечерне оказываются одни и те же лица.

К счастью для него, доктор имел дело с друзьями, умевшими вовремя охладить его пыл — профессор своей неизменной флегматичностью, а адвокат — своим добродушным скептицизмом.

— Вы, как всегда, правы, — с серьёзной миной заявлял первый в ответ на самые резкие упрёки.

— Дорогой Швариенкрона, вы же прекрасно понимаете, что зря тратите порох, читая мне нотации, — смеясь, возражал второй. — Всю свою жизнь я допускаю грубейшие ошибки в висте и, что самое ужасное, — никогда в этом не раскаиваюсь.

Ну что поделаешь с такими закоренелыми грешниками! — И доктор вынужден был воздерживаться от своих критических замечаний, хотя его выдержки хватало не более чем на четверть часа. В этом отношении он был неисправим!

Случаю угодно было, чтобы именно в этот вечер доктор Швариенкрона проигрался в пух и прах. Его дурное настроение проявлялось в самых обидных замечаниях по адресу профессора, адвоката и даже «болвана» — подставного игрока, когда у того не оказывалось козырей, которые доктор считал себя вправе позаимствовать. Но профессор невозмутимо выставлял свои фишки, а адвокат в ответ на самые ядовитые упрёки отделывался только шуточками.

— Почему вы хотите, чтобы я изменил свой метод, если я выиграл при плохой игре, в то время как вы, такой искусный игрок, проиграли?

Так продолжалось до десяти часов, пока Кайса не начала разливать чай из блестящего медного самовара. Любезно подав чашки игрокам, она молча удалилась. А потом явилась фру Грета и проводила Эрика в предназначенную для него маленькую, чистенькую, белую комнату на втором этаже.

Трое друзей остались одни.

— Так вы скажете мам, наконец, кто же такой этот юный рыбак из Нороэ, читающий Гиббона в оригинале? — спросил Бредежор, насыпая сахар во вторую чашку чая. — Или, быть может, это тайна, которая не подлежит огласке, и тогда мой вопрос неуместен?

— Здесь нет никакой тайны; я охотно расскажу вам историю Эрика, если вы только способны держать её покуда про себя, — ответил доктор, в тоне которого все ещё сквозило раздражение.

— Вот видите, я так и знал, что за этим скрывается какая-то история! — воскликнул адвокат, удобно раскинувшись в кресле. — Мы вас слушаем, дорогой друг, и можете не сомневаться, что не злоупотребим вашим доверием. Признаться, этот малыш меня интересует, как любопытный казус 61.

— Да, это действительно любопытный казус, — продолжал доктор, польщённый заинтересованностью своего друга, — и я даже осмелюсь сказать, что, кажется, нашёл ключ к этой загадке. Сейчас я вам изложу все данные, а вы мне потом скажете, совпадёт ли ваше мнение с моим.

Доктор прислонился спиной к большой изразцовой печи и, немного подумав, с чего начать, рассказал о том, как во время своего пребывания в Нороэ он, зайдя в школу, обратил внимание на Эрика и стал наводить о нем справки. И он сообщил, не упустив ни одной детали, всё, что ему удалось узнать от Маляриуса и маастера Герсебома: о спасательном круге с надписью «Цинтия», об одежде малютки, которую ему показала матушка Катрина, о монограммах, вышитых на вещах Эрика, о коралловом колечке для зубов с латинским изречением и, наконец, о необычайной внешности мальчика, так резко выделявшей его среди других детей в Нороэ.

— Теперь вы знаете об этой загадочной истории столько же, сколько и я. Мне хочется прежде всего отметить, что уровень развития ребёнка, каким бы он ни был исключительным, имеет второстепенное значение, так как объясняется исключительно влиянием Маляриуса, и этот факт не следует переоценивать. Незаурядные способности мальчика заставили меня обратить на него внимание и заинтересоваться им. Но главное не в его способностях, ибо они не могут помочь в разрешении стоящей передо мной задачи: выяснить, откуда этот ребёнок и где нужно вести розыски, чтобы обнаружить его семью. Мы располагаем сейчас только немногими данными, которыми следует руководствоваться в решении вопроса, а именно:

Первое — физические признаки, говорящие о принадлежности ребёнка к определённой расе.

Второе — название «Цинтия» на спасательном круге.

— По первому пункту, — продолжал доктор, — сомнений быть не может. Ребёнок принадлежит к кельтской расе 62. Это чувствуется во всем его облике.

Перейдём к следующему пункту. «Цинтия» — несомненно, название судна, о чём свидетельствует надпись на спасательном круге. Это название может относиться как к немецкому кораблю, так и к английскому. Но, поскольку буквы не были готическими, мы можем прийти к заключению, что «Цинтия» была английским кораблём, вернее сказать, англо-саксонским 63.

Все подтверждает это предположение, ибо только английское судно, отправляющееся в сторону Инвернесса или Оркнейских островов, могло потерпеть крушение в местах, близких к Нороэ. Учтите также, что этот младенец — жертва кораблекрушения — не мог держаться на воде длительное время, ведь ему и без того пришлось вынести опасности пагубного для него плавания. Итак, мои друзья, каково же будет ваше мнение теперь, когда вам известны все факты?

Ни профессор, ни адвокат не знали, что на это ответить.

— Значит, вы не в состоянии сделать никакого вывода? — продолжал доктор, в тоне которого чувствовалось скрытое торжество. — Быть может, вы даже усматриваете некоторое противоречие между этими двумя пунктами? Ребёнок — кельтской расы, а судно — англо-саксонского происхождения? Но противоречие окажется мнимым, если вы вспомните о таком важное обстоятельстве, как существование народа кельтского происхождения на соседнем с Великобританией острове — в Ирландии. Я тоже сначала об этом не подумал, и это и помешало мне правильно подойти к вопросу. Вывод мне кажется неопровержимым: этот ребёнок — ирландец. Вы согласны со мной, Гохштедт?

Если и существовало что-нибудь на свете, чего больше всего не выносил достойный профессор, так это высказывать определённое суждение по тому или иному вопросу. И надо признаться, что вывод доктора, предложенный на его беспристрастное рассмотрение, был, по меньшей мере, скороспелым. Поэтому, ограничившись ничего не выражающим кивком головы, Гохштедт только ответил:

— Несомненно, ирландцы принадлежат к кельтской ветви арийской расы.

Такого рода изречения, разумеется, не могут претендовать на особую оригинальность. Но доктору Швариенкрона ничего иного и не требовалось. Он увидел в этих словах полное подтверждение своей теории.

— Итак, вы сами с этим согласились! — возбуждённо воскликнул он. — Поскольку ирландцы относятся к кельтскому племени, поскольку ребёнок обладает всеми характерными признаками этого племени, а «Цинтия» была английским судном, мне кажется, что у нас в руках имеются необходимые нити, которые помогут отыскать семью бедного мальчугана. Значит, искать нужно именно в Великобритании. Нескольких объявлений в «Таймсе» будет достаточно, чтобы навести нас на след!

Доктор собрался было подробно изложить намеченный им план действий, когда обратил внимание на упорное молчание адвоката и слегка насмешливый вид, с которым тот следил за его заключениями.

— Если вы со мной не согласны, Бредежор, так скажите об этом прямо, вы же знаете, что я не боюсь споров, — произнёс он, прервав свои рассуждения.

— Я же ничего не сказал, — ответил адвокат. — Гохштедт свидетель, что я ничего не сказал…

— Но я прекрасно вижу, что вы не разделяете моего мнения, и мне было бы любопытно узнать, — почему? — спросил доктор, снова впадая в раздражённое состояние, вызванное неудачным вистом. — Ведь «Цинтия» — название английского судна! — добавил он с горячностью. — Будь оно немецким, буквы были бы готическими. Ирландцы принадлежат к кельтскому племени? Бесспорно! Вы только что слышали, как это подтвердил столь знающий человек, как наш уважаемый друг Гохштедт. Ребёнок обладает признаками кельтского происхождения? Конечно. Ведь вам это бросилось в глаза ещё до того, как я заговорил на эту тему. Из всего сказанного я могу заключить, что только явное и нескрываемое недоброжелательство мешает кое-кому присоединиться к моим выводам, подтверждающим, что мальчик — выходец из ирландской семьи.

Предыдущая страница Следующая страница
×
×