Пятьсот миллионов бегумы. Найдёныш с погибшей «Цинтии»

К этому письму был приложен документ с заверенной подписью г-на Дюрьена, также написанный его рукой. Эрик с жадностью прочёл следующие строки:

«Я был французским консулом в Новом Орлеане, когда моя единственная дочь Катерина вышла замуж за молодого француза Жоржа Дюрьена, нашего дальнего родственника, как и мы родом из Бретани. Жорж Дюрьен был горным инженером. Он приехал в Соединённые Штаты, чтобы заняться эксплуатацией недавно открытых нефтяных источников, и рассчитывал провести в Америке несколько лет. Сын ближайшего друга моей молодости, носящий одинаковую с нами фамилию, г-н Дюрьен был принят в моем доме, как и подобало такому достойному человеку. И когда он попросил руки моей дочери, я без колебаний дал своё согласие. Вскоре после свадьбы я был неожиданно назначен консулом в Ригу и мне пришлось расстаться с дочерью, так как важные дела задержали зятя в Соединённых Штатах. Там она родила сына, которого назвали моим именем и именем его отца — Эмиль-Анри и Жорж.

Через полгода мой зять стал жертвой несчастного случая в шахте. Бедная Катерина, овдовевшая в двадцать лет, спешно покончила со всеми делами и выехала на борту «Цинтии» из Нью-Йорка в Гамбург, чтобы попасть ко мне кратчайшим путём.

7 октября 1858 года «Цинтия» потерпела крушение восточнее Фарерских островов. Обстоятельства катастрофы вызывали подозрения, но выяснить их не удалось. Когда пассажиры тонущего судна перебирались в шлюпки, мой семимесячный внук, привязанный матерью вместе с его колыбелью к спасательному кругу, сорвался с палубы или был кем-то сброшен и исчез, унесённый бурей.

Моя дочь, обезумевшая от этого ужасного зрелища, хотела броситься за своим ребёнком в пучину, но её насильно удержали и в бессознательном состоянии перенесли в лодку, где находилось ещё три человека. Только эта единственная лодка и уцелела. Через сорок восемь часов она причалила к одному из Фарерских островов. Оттуда моя дочь, измученная жестокой семинедельной горячкой, была отвезена в Ригу одним заботливым матросом, который не только спас её от гибели, но и препроводил к отцу. Джон Динмен, так звали этого славного парня, впоследствии умер в Малой Азии, находясь у меня на службе.

Мы почти и не надеялись, что наш бедный малютка остался после кораблекрушения в живых. Тем не менее я предпринял поиски на Фарерских и Шетландских островах и на побережье Норвегии к северу от Бергена. Подумать о том, что колыбель могло отнести ещё дальше, было просто невозможно. Только по истечении трех лет я отказался от дальнейших поисков, и посёлок Нороэ не попал в зону обследования единственно по той причине, что он расположен в стороне и довольно далеко от открытого моря.

Когда всякая надежда была окончательно потеряна, я целиком посвятил себя моей дочери, ибо её физическое и моральное состояние требовало бережного ухода. Добившись, чтобы меня перевели на Восток, я всячески старался развлечь её путешествиями и участием в моих научных изысканиях. Она приобщилась ко всем моим работам и была моей неизменной помощницей, но, увы, мне никогда не удавалось развеять её безысходную печаль. Наконец, через два года я подал в отставку, и мы вернулись во Францию. С тех пор мы живём попеременно то в Париже, то в моем старом доме в Валь-Фере, близ Бреста.

Так неужели нам суждено будет увидеть, как порог этого дома переступит мой внук, которого мы оплакиваем столько лет? Надежда так заманчива, что я не могу решиться сообщить о ней дочери, пока не обрету полной уверенности. Воистину это было бы настоящим возвращением к жизни! И если теперь мне придётся отказаться от своей мечты, какое это будет горькое разочарование!..

Сегодня понедельник. В субботу, сказали мне на почте, я мог бы получить ответ!..»

Эрик с трудом закончил чтение. Слезы застилали ему глаза. Как и г-н Дюрьен, он боялся слишком поспешно отдаться внезапно возникшей перед ним надежде, но тоже говорил себе, что все данные совпадают: факты, даты и самые мельчайшие подробности… Это было бы настоящим чудом! Как он мог поверить в него после стольких разочарований! Найти одновременно семью, мать и родину!.. И какую родину!.. Именно ту, какую он предпочёл бы выбрать сам, потому что в ней каким-то удивительным образом воплотились все щедроты, таланты и величие человечества, потому что в ней объединились в одно целое гений античной цивилизации, дух и пламень новых времён!

Ему казалось, что все это он видит во сне. Уже столько раз его обманывала надежда!.. Вот и сейчас, быть может, достаточно будет одного слова доктора, чтобы развеять прекрасную мечту. Но, так или иначе, прежде всего нужно с ним посоветоваться.

Доктор внимательно прочёл письмо, неоднократно прерывая себя возгласами удивления и радости.

— Нечего и сомневаться, — сказал он наконец. — Все подробности точнейшим образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой корреспондент. Инициалы, вышитые на бельё, изречение, выгравированное на колечке, те же самые, что и на его почтовой бумаге… Мой дорогой мальчик, на этот раз ты действительно нашёл свою семью! Ты должен немедленно телеграфировать дедушке…

— Но что же сообщить ему? — спросил Эрик, побледнев от радости.

— Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее обнять свою мать и его!

Успев только обменяться сердечным рукопожатием с этим благородным человеком, молодой капитан выбежал из дому и вскочил в первый попавшийся кабриолет 120, чтобы, не теряя ни минуты, добраться до телеграфа.

В тот же день он выехал скорым поездом из Стокгольма в Мальмё, на западном побережье Швеции, за каких-нибудь двадцать минут пересёк пролив, сел в Копенгагене в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел на поезд Брюссель-Париж.

В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как г-н Дюрьен отправил своё письмо, он с радостным нетерпением встречал своего внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за телеграммой, которые сокращали для обоих томительные часы ожидания.

Наконец поезд с грохотом ворвался под высокие, застеклённые своды вокзала. Г-н Дюрьен и его внук бросились друг другу в объятия. За эти последние дни они настолько сблизились в своих мыслях, что им начинало казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.

— А моя мать? — спросил Эрик.

— Я так и не решился ей обо всём рассказать, пока тебя не встречу, — ответил г-н Дюрьен, сразу перейдя на нежное, как материнская ласка, «ты».

— Она ещё ничего не знает?

— Она подозревает, страшится, надеется! Как только я получил твою первую телеграмму, я начал исподволь её подготавливать к ожидающей её в недалёком будущем неслыханной радости. Я говорил ей, что меня, кажется, навёл на след один шведский офицер, что в Бресте я познакомился с молодым моряком и почувствовал к нему большую симпатию… Но она ещё ничего не знает и ни о чём не догадывается, хотя и начинает уже подозревать, что её ждут какие-то новости… Сегодня утром, за завтраком, мне с большим трудом удалось скрыть от неё своё нетерпение. Я чувствовал, как она внимательно наблюдает за мной. Мне не раз уже казалось, что она вот-вот потребует от меня откровенного объяснения. Признаться, я больше всего этого опасался. Легко представить, какое несчастье могло бы обрушиться на нас, если бы случилось неожиданное недоразумение или возникла непредвиденная помеха! В такой истории, как наша, можно всего опасаться… Чтобы не встретиться с нею сегодня за обедом и не попасть в затруднительное положение, я спасся бегством под предлогом неотложных дел…

Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил сам г-н Дюрьен.

Тем временем, оставшись в одиночестве, г-жа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о её желании вызвать его за обедом на откровенный разговор. Уже несколько дней как она была встревожена его странными уловками, многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намёками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от неё что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, он готовит для меня какой-нибудь сюрприз, — думала она, — не стоит портить ему удовольствие».