Падшие ангелы Мультиверсума

И ничего уже нельзя сделать.

Ночь, беззвучно крадучись, обошла дом и заглянула в темное окно. Небольшая комната, всей мебели – кресло и низкий столик на изогнутых ножках. На столике приставка «Тошиба» для проигрывания сенсорных программ и диски с записями. «Тихий омут», «Красота и жестокость» или что-то в этом роде, Многосерийные мелодрамы для семейного просмотра. Их можно запускать одному или в компании, многократно воплощаясь в безупречных лицами и манерами виртуальных марионеток. Рискуя утонуть в трясине интерактивного сюжета и навсегда забыть дорогу домой из мира мыльных грез.

Ей это уже не грозило.

Она сидит в кресле, с руками, расслабленно свисающими с подлокотников. На левом запястье широкий браслет из нержавеющей стали. На правом тоже браслет, но сделанный из переплетенных ленточек древесной коры.

Ее густые волосы подняты надо лбом обручем-транслятором сенсорной приставки. Под прозрачной крышкой «Тошибы» крутится диск с очередной серией «Отверженных и забытых», самого успешного сериала в этом сезоне. Каскад ярких образов падает в пропасть ее выключенного сознания, как янтарные бусины, нанизанные на порванную нить. Мухами в этом янтаре застыли кавалеры и дамы в вечерних нарядах, ведущие неторопливые и бессмысленные беседы на фоне бесконечно разворачивающегося действа.

Иногда, когда события в ее искусственном сне принимают особо трагичный оборот, ее глаза, два крошечных разбитых зеркала, рождают редкие слезы, надолго повисающие на длинных ресницах, прежде чем сорваться вниз, в никуда. Это означает, что она все же бывает там, во вселенной, открытой им для нее.

Но когда он приходит к ней, надев второй обруч, и скрывающие пустоту маски принимают его в свой тесный круг, он напрасно зовет ее и ищет среди них. Она так близко и в то же время безмерно далеко от него. Она заблудилась на обратном пути из своего собственного мира, далекого и от ласковых грез, и от беспощадной реальности. А он, хоть и был ее мужем, никогда не знал, как попасть туда.

Никогда.

– Сегодня мне снился желтый круг. Он был как отпечаток света лампы на внутренней стороне век. Он не тускнел, а становился ярче и рос. Как вход в туннель. А я лежала на спине и чувствовала, что взлетаю. Знаешь, когда все обрывается в животе…

– Что было дальше?

–Я испугалась… наверное, и круг погас. Но я думаю, он приснится мне еще. Обязательно приснится. И когда-нибудь мне больше не будет страшно.

Он протянул руку, чтобы дотронуться до кончиков ее волос.

– По крайней мере я знаю теперь, где тебя искать, – сказал он. – Если ты останешься там.

– Не ищи меня, – ответила она серьезно, – пообещай мне, что ты поступишь по-другому.

– Как?

– Ты скажешь Сергею, чтобы он взял все мои ключи и повесил надо мной. Все-все, он знает, где они лежат. Так раньше поступали с теми, на кого упал дурной глаз. Они лежали в постели, перебирали висящие ключи и постепенно выздоравливали. Обещай мне, что, если я заболею, вы сделаете так же.

– Ты не заболеешь. Никогда. Но я обещаю.

Над ее головой лампа с резным абажуром, сделанным в виде колеса с частыми спицами. Лампа подвешена невысоко, до «колеса» и десятков разномастных ключей, подвешенных на ободе и спицах, руку протянуть, Бывает, что среди ночи Сергей бежит в эту комнату. Ему чудится тихий металлический перезвон. Но все по-прежнему, ключи висят неподвижно, а рука покоится там же, на подлокотнике кресла, куда он бережно уложил ее вчера. На прошлой неделе. Или месяц назад.

Он садится прямо на пол, возле ее ног, и долго смотрит вверх, на лампу. Пока от рези в глазах она не превращается в бесформенное желтое пятно. Даже если опустить веки, оно еще долго будет светиться на их внутренней стороне.

Ночь повернулась и побрела прочь от дома, тихо всхлипывая первым весенним дождем.

Из пьяной полудремы Глеба вывел стук в оконное стекло. Тук. Тук. Он поднял голову от столешницы, растер щеку. Тук. Взгляд его сфокусировался на окне.

Тук-тук.

Огромная ночная бабочка, проникшая сквозь прореху в сетке, билась своим бледным телом о стекло. Еще десяток ее товарок безуспешно штурмовали сетку, не находя пока отверстия.

«На свет летят, – была первая отчетливая мысль Глеба. – Не рановато ли, однако, для бабочек?» – вторая.

За спиной тихо скрипнула дверь. Вернулся Сергей,

– Повылазили, твари, – сказал он, устраиваясь на лавке у

стены. – Три недели до Прорыва, а вот на тебе, Для них спусковой крючок – феромоны. Чуют запах Города, как натасканные.

Глеб с сожалением почувствовал, что стремительно трезвеет. Его модифицированный организм прекрасно справлялся с большинством органических ядов, в число которых входил и алкоголь. Иногда (например, сегодня) Глеб мучительно завидовал натуралам. Похмелье – это совсем небольшая плата за несколько часов забытья. Увы, текам было недоступно не только первое, но и второе.

– Ты хочешь сказать, что это мутанты? – спросил он Сергея.

Вместо ответа тот подошел к окну и, быстро открыв-закрыв форточку, впустил назойливую бабочку в комнату. Насекомое порхнуло в сторону лампы, свернуло на полпути к Глебу.

– Возьми ее, но осторожно, – сказал Сергей, – лучше всего за крылья.

Глеб активировал форсированный режим, ощущая, как запульсировала батарея, вживленная в основание позвоночного столба, нечеловечески быстрым движением он протянул руку и вынул трепещущую бабочку из воздуха. Зажав ей крылья между большим и указательным пальцами, поднес к лицу, внимательно разглядывая извивающееся тельце в многократном увеличении с помощью имплантированных в хрусталик микролинз.

Кто сказал, что у киборгизации нет своих преимуществ?

– Вот же дерьмо! – Глеб изумленно покачал головой. – Что это такое?

Из толстенького брюшка насекомого в судорожных пароксизмах бессильной агрессии высовывалось длинное жало с дрожащей капелькой яда на конце.

– Это метабражник, – сказал Сергей из-за его спины. – Неприятен в единственном экземпляре и смертельно опасен в больших стаях, собирающихся на время Прорыва. К счастью для Города, стандартные распыляемые дезинсектициды типа «ДД-12» вполне с ними справляются.

– Насколько он ядовит? – спросилГлеб, все еще не отрывая взгляда от вывиха обезумевшей эволюции.

– Прилично. Три-четыре полноценных укуса могут повлечь летальный исход. После интоксикации жало остается в ране, подобно пчелиному, а бабочка умирает. Так что один метабражник не так уж опасен. Прошлой весной, до того как я выменял у кочевников репеллент, меня кусали не меньше семи раз. Не подряд, к счастью,

– И каковы были последствия?

– Собираешь информацию? – усмехнулся Сергей. – Ну-ну, шевалье. Последствия.., ничего хорошего. Жар, чесотка, нечто среднее между лихорадкой и сильной аллергией, терпеть можно, но первый раз было тяжело. Потом выработался иммунитет или, скорее, привычка. Ты, Глеб, если надо, можешь забрать копии моих лабораторных дневников, там много чего записано. Может, вам пригодится.

– Спасибо, обязательно заберу. – Глеб движением пальцев сломал метабражнику крылья и, уронив его на пол, быстро размазал подошвой ботинка. Брезгливо скривившись, он долго оттирал испачканную пыльцой руку о свои черные джинсы, оставляя на них жирный белесый след.

Они долго лежали в темноте без сна. Молча, думая об одном и том же, глядя в светлеющее небо за окном. По крыше барабанил дождь.

– Что они сделали с нашим миром? – прошептал один из них.

– Этот мир никогда не был нашим, – ответил ему другой. Первый промолчал. Да и что тут было говорить?

Под утро температура опять упала, и ночные лужи схватились хрустким ледком. На окнах дома и стеклах «Прометея» намерзли витиеватые белые узоры. В обжигающе зимнем воздухе далеко разносились обиженные голоса продрогших птиц. Особенно старалась горластая кукушка, отсчитывая неведомо кому поистине Мафусаиловы годы.