Монсеньор Кихот

– Тереса, Тереса, как это невежливо с твоей стороны. Что за манеры? Ведь это же наш гость. Ступай, приготовь отцу Эррере чашечку кофе.

– Нет. Пожалуйста, не надо. Я никогда не пью кофе. Иначе не засну ночью.

Войдя в гостиную, отец Эррера тотчас занял единственное стоявшее там кресло.

– Какая необузданная женщина, – заметил он. – Я сказал ей, что меня прислал епископ, а она в ответ мне нагрубила.

– У нее, как и у всех нас, есть свои причуды.

– Епископу такое бы не понравилось.

– Ну, он же не слышал, что она сказала, и мы ему об этом не скажем, верно?

– Я был шокирован, монсеньор.

– Пожалуйста, не называйте меня «монсеньор». Называйте «отче», если уж вам так хочется. Я ведь гожусь вам в отцы. Есть у вас опыт работы в приходе?

– Не вполне. Я три года был секретарем у его преосвященства. После окончания Саламанки.

– В таком случае сначала вам это может показаться нелегким делом. В Эль-Тобосо ведь не одна такая Тереса. Но я уверен, вы очень быстро освоитесь. Ваша докторская диссертация была… дайте вспомнить.

– По теологии морали.

– А-а, я всегда считал это очень трудным предметом. Еле-еле сдал по нему экзамен – даже в Мадриде.

– Я вижу, у вас тут на полке труды отца Герберта Йоне. Он немец. Но все равно человек очень знающий.

– Боюсь, я уже много лет не перечитывал его. Теология морали, как вы, наверное, догадываетесь, не очень нужна, когда работаешь в приходе.

– А по-моему, она незаменима. При исповеди.

– Когда ко мне приходит булочник… или хозяин гаража, что случается не так часто, их обычно волнуют весьма простые проблемы. Ну, и я доверяюсь своему инстинкту. У меня нет времени выискивать, что говорится по этому поводу у Йоне.

– Инстинкт должен питаться верой, основанной на разумном убеждении, монсеньор… извините: отче.

– Да, конечно, на разумном. Да. Но, подобно моему предку, я, пожалуй, больше доверяю старым книгам, которые были написаны еще до того, как Йоне появился на свет.

– Но ведь ваш предок читал, безусловно, только рыцарские романы!

– Что ж, мои книги, пожалуй, тоже по-своему можно назвать рыцарскими… Святой Хуан де ла Крус, святая Тереза, святой Франциск Сальский. Ну и Евангелие, отче. «Пойдем в Иерусалим, и мы умрем с Ним» [Евангелие от Иоанна, II, 16]. Сам Дон Кихот не мог бы сказать лучше апостола Фомы.

– Ну, естественно, Евангелия никто не отрицает, – сказал отец Эррера тоном человека, делающего мелкую и несущественную уступку собеседнику. – И все-таки суждения Йоне по теологии морали очень разумны, очень. Вы что-то сказали, отче?

– Да нет, ничего. Трюизм, который я не имею права произносить. Я просто хотел добавить, что другой разумной основой инстинкта является любовь господня.

– Конечно, конечно. Но нельзя забывать и о его праведном суде. Вы со мной согласны, монсеньор?

– Да, м-м, да, пожалуй.

– Йоне проводит очень четкое разграничение между любовью и праведным судом.

– Вы учились на секретаря, отче? Я имею в виду – после Саламанки.

– Безусловно. Я умею печатать и, не хвалясь, могу утверждать, что очень хорошо стенографирую.

Тут Тереса просунула голову в дверь.

– Что вам приготовить на обед, отче, бифштекс?

– Два бифштекса, пожалуйста, Тереса.

Отец Эррера повернулся, и солнце снова сверкнуло на его воротничке – будто светило подавало сигнал, – но о чем? Отец Кихот подумал, что он никогда еще не видел такого чистого воротничка, да и вообще такого чистюли. Казалось, до того гладкая и белая была у отца Эрреры кожа, что ему никогда не требовалась бритва. «Вот что получается, когда долго живешь в Эль-Тобосо, – сказал себе отец Кихот, – я превратился в неотесанного селянина. Далеко, очень далеко живу я от Саламанки».

Наконец настал день отъезда. Хозяин гаража – правда, не без ворчания – обследовал «Росинанта» и признал его годным для поездки.

– Гарантировать я ничего не могу, – сказал он. – Вам бы надо было продать его уже лет пять назад. Но до Мадрида он вас довезет.

– Надеюсь, и обратно тоже, – сказал отец Кихот.

– Это уже другой вопрос.

Мэр торопил отца Кихота, ему не терпелось уехать. Он вовсе не желал видеть, как обоснуется в его кресле другой человек.

– Это же фашист-чернорубашечник, отче. Скоро мы вернемся к временам Франко.

– Да упокоит господь его душу, – почти машинально добавил отец Кихот.

– Никакой души у него не было. Если она вообще существует.

Чемоданы они уложили в багажник «Росинанта», а на заднее сиденье поставили четыре ящика доброго ламанчского вина.