Без семьи

«Я помню о тебе и по-прежнему люблю тебя». Но я знал, что она не умеет читать, и безумно боялся, что письмо попадет в руки Барберена.

Что, если Барберен благодаря моему письму отыщет меня, опять возьмет к себе, продаст новому хозяину, совсем не похожему на моего Виталиса? Уж лучше умереть с голоду, нежели подвергнуться подобной опасности. Но если я считал невозможным написать матушке Барберен, то мне казалось, что я могу как-нибудь повидаться с ней. Теперь, после того как у меня появился товарищ, сделать это было гораздо проще. Я пошлю Маттиа вперед, он пойдет к матушке Барберен и под каким-нибудь предлогом заговорит с ней. Если она будет одна, он расскажет ей все обо мне. Тогда я безбоязненно войду в тот дом, где протекло мое детство, и брошусь в объятия моей кормилицы. Если же, наоборот, Барберен окажется дома, Маттиа попросит матушку Барберен пойти в какое-нибудь укромное местечко, где я с ней и повидаюсь.

Все эти планы я строил, продолжая идти, и потому шел молча. Решить столь важный вопрос оказалось делом нелегким, а кроме того, я должен был отыскать на нашем пути такие города и деревни, где бы мы имели возможность сделать хорошие сборы. Для этого самое лучшее было обратиться к карте.

Я вынул ее из мешка и разложил на траве. Довольно долго я не мог ориентироваться. Вспомнив, каким образом делал это Виталис, я в конце концов так составил маршрут, чтобы обязательно пройти через Шаванон.

– Что это за штука? – спросил Маттиа, указывая на карту.

Я объяснил ему, что такое карта и для чего она служит, почти дословно повторив то, что мне когда-то говорил Виталис.

Маттиа внимательно слушал, глядя мне в глаза.

– Для этого надо уметь читать.

– Понятно. А разве ты не умеешь читать?

– Нет.

– Хочешь научиться?

– Очень!

– Ну что ж, я тебя выучу.

Так как я уже развязал свой мешок, мне пришла в голову мысль осмотреть его содержимое. К тому же мне очень хотелось показать Маттиа свои сокровища, и я высыпал все на траву.

У меня оказалось три полотняных рубашки, три пары чулок, пять платков все в полной исправности, и пара немного поношенных башмаков. Маттиа был поражен моим богатством.

– А что у тебя есть? – спросил я.

– Скрипка и то, что на мне.

– Ну что ж, поделим все пополам, раз мы с тобой товарищи: у тебя будут две рубашки, две пары чулок и три носовых платка. Но зато и мешок будем нести поочередно. Согласен?

Теперь, когда я снова сделался артистом, я решил, что мне необходимо принять соответствующий вид; поэтому я открыл шкатулку Этьеннеты и достал оттуда ножницы.

– Пока я буду приводить в порядок штаны, – обратился я к Маттиа, – ты мне сыграешь на скрипке.

– С удовольствием.

И, взяв скрипку, он заиграл.

В это время я храбро вонзил ножницы в штаны немного ниже колен и принялся их резать. Это были прекрасные штаны, из такого же серого сукна, как жилет и куртка. Помнится, я был очень доволен, когда Акен мне их подарил. Я совсем не думал, что порчу их обрезая, – напротив, мне казалось, что теперь они станут еще лучше.

Сперва я слушал Маттиа и резал штаны, но вскоре отставил ножницы и весь обратился в слух. Маттиа играл почти так же хорошо, как Виталис.

– Кто тебя выучил играть на скрипке? – спросил я.

– Никто, и все понемногу. Главное, я сам постоянно упражнялся.

– А кто выучил тебя нотам?

– Я не знаю нот, я играю по слуху.

– Тогда я научу тебя играть по нотам.

– Ты, должно быть, знаешь все на свете?

– Ну еще бы! Ведь я глава труппы.

Мне тоже захотелось показать Маттиа, как я умею играть. Я взял арфу и запел свою неаполитанскую песенку.

Тогда Маттиа, не желая оставаться в долгу, громко выразил свое одобрение. Но нельзя было дольше терять время на взаимные комплименты и играть для собственного удовольствия – надо было подумать о том, чтобы заработать на ужин и на ночлег.

Я завязал мешок, и Маттиа надел его себе на плечи. Теперь в первой попавшейся на пути деревне мы должны были устроить первое выступление нашей труппы.

– Научи меня твоей песенке, – попросил Маттиа. – Я попробую аккомпанировать тебе на скрипке. У нас должно хорошо получиться.

Когда мы пришли в деревню и стали искать подходящее место для представления, мы увидели через открытые ворота одной фермы, что двор ее полон разряженных людей. У всех были цветы, перевязанные лентами: у мужчин – в петлицах, у женщин – приколотые к поясам. Очевидно, здесь происходила свадьба. Мне пришла в голову мысль, что эти люди будут очень рады музыкантам и, вероятно, захотят потанцевать. Тогда я тотчас же в сопровождении Маттиа и Капи вошел во двор. Держа шляпу в руке и сделав большой поклон (поклон Виталиса), я предложил наши услуги первому попавшемуся мне на глаза крестьянину.

Толстый парень с красным, как кирпич, лицом, в туго накрахмаленном воротничке, доходившем ему до ушей, добродушно улыбнулся. Он мне ничего не ответил, но, повернувшись, засунул оба пальца в рот и так пронзительно свистнул, что Капи испугался.

– Эй вы там! – закричал он. – Что вы думаете насчет музыки? К нам явились музыканты.

– Музыку, музыку! – закричали мужчины и женщины.

– По местам для кадрили!

И в несколько минут танцоры расположились посреди двора, разогнав по сторонам испуганную домашнюю птицу.

– Умеешь ли ты играть кадриль? – спросил я шепотом по-итальянски Маттиа.

– Да.

И он наиграл мне ее на скрипке. Оказалось, что я тоже ее знал. Мы были спасены.

Из какого-то сарая выкатили двухколесную тележку, поставили ее на возвышение и заставили нас влезть на нее.

Хотя мы с Маттиа никогда не играли вместе, мы недурно справились с кадрилью. Правда, наши слушатели не были требовательны и не обладали тонким слухом.

– Не играет ли кто-нибудь из вас на корнете? – спросил нас краснощекий толстяк.

– Я, – ответил Маттиа. – Но у меня его нет.

– Я вам сейчас достану. Скрипка хороша, но слишком уж нежна.

– Разве ты играешь и на корнет-а-пистоне?[11] – опять по-итальянски обратился я к Маттиа.

– И на трубе, и на флейте, и на всем, на чем можно играть.

Маттиа оказался настоящим сокровищем. Вскоре корнет-а-пистон был принесен, и мы снова принялись играть кадрили, польки, вальсы, но главным образом кадрили. Мы играли без передышки до самой ночи. Мне это было нетрудно, но Маттиа, утомленный путешествием и долгими лишениями, очень устал. По временам он бледнел, как будто ему становилось дурно. Но он продолжал играть, изо всех сил дуя в трубу. Наконец не только я, но и невеста заметила его бледность.

– Довольно, – объявила она, – малыш устал. Теперь раскошеливайтесь.

– Если вы позволите, – сказал я, соскочив с тележки, – я поручу сделать сбор нашему кассиру.

И я бросил шляпу Капи, который взял ее в зубы. Капи много хлопали за то изящество, с каким он раскланивался, собирая деньги. Но что было еще лучше, ему давали помногу. Я шел за ним и видел, как серебряные монеты падали в шляпу. Последнюю монету – пять франков – положил жених.

Какое счастье! Но это было не все. Нас пригласили в кухню, хорошо угостили и положили спать в риге, на соломе.

На следующий день, когда мы покидали этот гостеприимный дом, наш капитал равнялся двадцати восьми франкам.

– Это благодаря тебе мы столько заработали, мой милый Маттиа, – сказал я своему товарищу. – Я один не мог бы заменить целый оркестр. Оказывается, я поступил не так уж глупо, взяв тебя в свою труппу.

С двадцатью восемью франками в кармане мы чувствовали себя настоящими богачами и, когда пришли в следующую деревню, могли спокойно сделать некоторые необходимые покупки. Во-первых, я купил у торговца железом корнет-а-пистон, стоивший три франка. Он, конечно, был не новый и не красивый, но после того как мы его вычистили, стал хоть куда. Затем я купил красные ленты для чулок и старый солдатский мешок для Маттиа.

Мы поделили вещи поровну и разложили их в два мешка, а затем отправились дальше.