Суть дела

– Вы умеете стенографировать? Знаете языки? – спросил он.

Войны можно было избежать только с помощью знаний, хитрости или связей.

– Нет, – сказала она, – я ни на что не гожусь.

Больно было думать, что ей не дали утонуть в море только для того, чтобы швырнуть обратно, как рыбешку, которую не стоило и ловить.

– А печатать на машинке вы умеете? – спросил он.

– Я довольно быстро печатаю, но одним пальцем.

– Пожалуй, вы сможете найти работу и тут. У нас не хватает секретарей. Все жены стали секретаршами, и все равно не хватает. Только климат здесь для женщин неподходящий.

– Я бы охотно осталась. Давайте выпьем за это. – Она позвала: – Мальчик! Мальчик!

– Вы уже кое-чему научились, – сказал Скоби, – неделю назад вы его не на шутку побаивались…

Слуга подал на подносе стаканы, лимоны, воду, непочатую бутылку джина.

– Это не тот, с которым я говорил, – сказал Скоби.

– Тот ушел. Вы говорили с ним слишком грозно.

– А этот пришел вместо него?

– Да.

– Как тебя зовут?

– Ванде, начальник.

– Я тебя уже где-то видел, а?

– Нет, начальник.

– Кто я такой?

– Большой полицейский начальник.

– Только не спугните мне и этого, – взмолилась Элен.

– У кого ты служил?

– У окружного комиссара Пембертона, там в лесу. Я бел младший слуга.

– Так вот где я тебя видел, – сказал Скоби. – Да, наверно, там. Служи теперь получше этой хозяйке, и я найду тебе хорошую работу, когда она уедет домой. Так и запомни.

– Да, начальник.

– Вы еще не взглянули на марки.

– В самом деле.

Капля джина упала на марку и оставила пятно. Он смотрел, как она берет марку, смотрел на ее прямые волосы, падавшие крысиными хвостиками ей на затылок, словно Атлантика высосала из них всю силу, смотрел на ее запавшие щеки. Ему казалось, что он не чувствовал себя так свободно ни с кем уже много лет – с тех пор, как Луиза была молодой. Но тут совсем другое, говорил он себе: они друг для друга не опасны. Он старше ее больше чем на тридцать лет, тело его в этом климате забыло, что такое вожделение; он смотрел на нее с грустью, нежностью и бесконечной жалостью – ведь настанет время, когда он уже больше не сможет служить ей проводником в этом мире, где она блуждает в потемках. Когда она поворачивалась и свет падал ей прямо на лицо, она выглядела очень некрасивой, – такими некрасивыми порой бывают детские лица с еще не определившимися чертами. Ее некрасивость сковывала его, как наручники.

– Эта марка бракованная, – сказал он. – Я достану вам такую же.

– Что вы, – возразила она. – Сойдет и так. Я ведь не настоящий коллекционер.

Он никогда не чувствовал себя в ответе за людей красивых, изящных, умных. Они могли устроить свою жизнь и без него. В его преданности нуждались только те, чьи лица оставляли других равнодушными, на которые никто не заглядывался украдкой, те, кто скоро почувствуют щелчки и всеобщее пренебрежение. Слово «сострадание» опошлено не менее, чем слово «любовь»; это страшная, необузданная страсть, которую испытывают немногие.

– Понимаете, сказала она, – эта марка с пятном всегда будет мне напоминать мою здешнюю комнату…

– Значит, марка все-таки вроде фотографии.

– Марку можно вырвать, – сказала она с пугающей прямолинейностью, свойственной юности, – вы и знать не будете, что она тут была. – Повернувшись к нему, она вдруг сказала: – Как мне с вами хорошо. Я могу вам сказать все, что на ум взбредет. Я не боюсь вас задеть. Вам ничего от меня не надо. Мне так спокойно.

– Нам обоим спокойно.

Вокруг них был только дождь, мерно падавший на железную крышу. Она вдруг воскликнула с неожиданным порывом:

– Боже мой, какой вы хороший!

– Ничуть.

– У меня такое чувство, будто я всегда смогу на вас положиться.

Эти слова прозвучали для него как приказ, который придется выполнять, чего бы это ни стоило. Пригоршни ее полны были нелепыми клочками бумаги, которые он ей принес.

– Ваши марки я сохраню навсегда, – сказала она. – Мне никогда не придется вырывать их из альбома.

Постучали в дверь, и кто-то весело произнес:

– Это я, Фредди Багстер. Больше никого. Только я, Фредди Багстер.

– Не отвечайте, – шепнула она. – Не отвечайте.

Она взяла его под руку и уставилась на дверь, слегка приоткрыв рот, точно у нее перехватило дыхание. Она напоминала ему зверька, которого загнали в нору.