Суть дела

– Вот не думал, что вас застану.

– У меня был приступ лихорадки, – сказал тот.

– Мне хотелось повидать Уилсона.

– Он всегда обедает в городе.

– Я зашел ему сказать, что буду рад, если он к нам заглянет. Вернулась моя жена.

– Так вот почему возле вашего дома была какая-то кутерьма. Я видел в окно.

– Заходите и вы к нам.

– Да я не большой любитель ходить в гости, – сказал Гаррис, ссутулясь на пороге. – Говоря по правде, я побаиваюсь женщин.

– Вы, видно, редко с ними встречаетесь.

– Да, я не дамский угодник, – заметил Гаррис с напускным бахвальством.

Скоби чувствовал, что Гаррис следит за тем, как он, словно нехотя, пробирается к домику, где живет Элен, следит со злобным пуританизмом отвергнутого мужчины. Он постучал, ощущая, как этот осуждающий взгляд жжет ему спину. Вот и лопнуло мое алиби, думал он. Гаррис сообщит Уилсону, а Уилсон… Придется сказать, что раз уж я сюда попал, я зашел… И он почувствовал, как его "я" распадается, изъеденное ложью.

– Зачем ты стучишь? – спросила Элен. Она лежала на кровати в полутьме, шторы были задернуты.

– Гаррис следил, куда я иду.

– Я не думала, что ты сегодня придешь.

– Откуда ты знала?

– Все тут знают обо всем… кроме одного: про нас с тобой. Ты так хитро это прячешь. Наверно, потому, что ты полицейский.

– Да. – Он сел на кровать и положил ей руку на плечо – под его пальцами сразу же выступили капельки пота. Он спросил: – Что ты делаешь? Ты не больна?

– Просто голова болит.

Он сказал механически, сам не слыша того, что говорит:

– Береги себя.

– Ты чем-то встревожен, – сказала она. – Что-нибудь неладно… там?

– Нет, что ты.

– Бедненький ты мой, помнишь ту первую ночь, когда ты у меня остался? Тогда мы ни о чем не думали. Ты даже забыл свой зонтик. Мы были счастливы. Правда, странно? Мы были счастливы.

– Да.

– А почему мы тянем все это, раз мы несчастливы?

– Не надо путать понятия счастье и любовь, – назидательно произнес Скоби, но в душе у него было отчаяние: вот если бы можно было превратить всю их историю в нравоучительный пример из учебника – как это сделали с Пембертоном, – к ним бы снова вернулся покой или по крайней мере равнодушие.

– Иногда ты бываешь ужасно старый, – сказала Элен, но тут же протянула к нему руку, показывая, что шутит. Сегодня, подумал он с жалостью, она не может себе позволить со мной поссориться – так ей, во всяком случае, кажется. – Милый, о чем ты задумался?

Нельзя лгать двум женщинам сразу, если этого можно избежать, не то твоя жизнь превратится в хаос; но когда он посмотрел на лицо, лежавшее на подушке, у него появился непреодолимый соблазн солгать. Она напоминала ему одно из тех растений в фильмах о природе, которое вянет у вас на глазах. На ее лице уже лежал отпечаток здешних мест. Это роднило ее с Луизой.

– У меня неприятность. Я должен выпутаться из нее. Осложнение, которого я не предвидел.

– Скажи какое. Один ум хорошо… – Она закрыла глаза, и он увидел, что рот ее сжался, будто в ожидании удара.

– Луиза хочет, чтобы я пошел с ней к причастию. Она думает, что я отправился на исповедь.

– Господи, и это все? – спросила она с огромным облегчением, и злость на то, что она ничего не понимает, заставила его на миг почти возненавидеть ее.

– Все, – сказал он. – Все. – Но потом в нем заговорила справедливость. – Видишь ли, – ласково сказал он, – если я не пойду к причастию, она поймет: тут что-то не так: что-то совсем не так…

– Но почему же тебе тогда не пойти?

– Для меня это… ну, как тебе объяснить… означает вечные муки. Нельзя причащаться святых тайн, не раскаявшись в смертном грехе.

– Неужели ты веришь в ад?

– Меня уже спрашивал об этом Феллоуз.

– Но я тебя просто не понимаю. Если ты веришь в ад, почему ты сейчас со мной?

Как часто, подумал он, неверие помогает видеть яснее, чем вера.

– Ты, конечно, права, меня бы это должно было остановить. Но крестьяне на склонах Везувия живут, не думая о том, что им грозит… И потом, вопреки учению церкви, человек убежден, что любовь – всякая любовь – заслуживает прощения. Конечно, придется платить, платить страшной ценой, но я не думаю, что кара будет вечной. И, может быть, перед смертью я еще успею…

– Покаяться на смертном одре! – с презрением сказала она.

– Покаяться в этом будет нелегко. – Он поцеловал ее руку и почувствовал губами пот. – Я могу пожалеть о том, что лгал, что жил нескладно, был несчастлив, но умри я сейчас – я все равно не пожалел бы, что я любил.