Суть дела

– Ну что ж, – сказала она опять с оттенком презрения – оно словно отрывало ее от Скоби и возвращало на твердую землю, – ступай и покайся во всем. Ведь это не помешает тебе делать то же самое снова.

– Зачем же каяться, если я не собираюсь…

– Тогда чего ты боишься? Семь бед… По-твоему, ты уже совершил смертный грех. Какая разница, если на твоей совести будет еще один?

Набожные люди, думал он, сказали бы, наверно, что это дьявольское наущение, но он знал, что зло никогда не бывает так прямолинейно, – в ней говорила невинность.

– Нет, разница тут есть, и разница большая, – сказал он. – Это трудно объяснить. Пока что я просто предпочел нашу любовь… ну, хотя бы спасению души. Но тот грех… тот грех – в самом деле страшный. Это все равно, что черная обедня – украсть святые дары и осквернить их.

Она устало отвернулась.

– Я ничего в этом не понимаю. По-моему, все это чушь.

– Увы! Для меня нет. Я в это верю.

– По-видимому, веришь, – резко сказала она. – А может, все это фокусы? Вначале ты что-то меньше поминал бога, а? Уж не суешь ли ты мне в нос свою набожность, чтобы иметь повод…

– Деточка, я никогда тебя не брошу. Мне просто надо подумать – вот и все.

***

Наутро Али разбудил их в четверть седьмого. Скоби проснулся сразу, но Луиза еще спала – день накануне был утомительный. Скоби повернул голову и стал на нее глядеть, – на лицо, которое он когда-то любил, лицо, которое он любит. Она панически боялась смерти на море и все-таки вернулась, чтобы ему лучше жилось. Она в муках родила ему ребенка и мучилась, глядя, как этот ребенок умирает. Он-то, ему казалось, сумел всего этого избежать. Если бы только ему удалось сделать так, чтобы она никогда больше не страдала! Но он знал, что эта задача невыполнима. Он может отдалить ее страдания, вот и все, но он несет их в себе, как заразу, которая рано или поздно коснется и ее. Может быть, ей уже передалась эта зараза – вот она ворочается и тихо стонет во сне. И, положив ладонь ей на щеку, чтобы ее успокоить, он подумал: эх, если бы она поспала еще, тогда бы и я мог уснуть опять, я бы проспал, мы бы опоздали к обедне, и еще одна беда была бы отсрочена. Но она проснулась, словно его мысли прозвенели, как будильник.

– Который час, дорогой?

– Около половины седьмого.

– Надо торопиться.

Ему казалось, будто благодушный и непреклонный тюремщик торопит его одеваться на казнь. Но он все не решался произнести спасительную ложь; всегда ведь может случиться чудо! Луиза в последний раз провела пушком по носу (но пудра тут же спекалась, едва прикоснувшись к коже) и сказала:

– Ну, пойдем.

Ему почудилось, что в ее голосе звучит едва уловимая нотка торжества. Много-много лет назад, в другой жизни, называвшейся «детство», кто-то, кого тоже звали Генри Скоби, играл в школьном спектакле шекспировского Готспера. Выбрали его по росту и по старшинству, но все говорили, что сыграл он хорошо. Теперь ему снова предстоит играть – право же, это не труднее, чем просто лгать.

Скоби вдруг откинулся к стене и схватился за сердце. Он не сумел заставить мышцы симулировать боль и просто закрыл глаза. Глядя в зеркало, Луиза сказала:

– Напомни мне, чтобы я рассказала об отце Дэвисе из Дурбана. Очень любопытный тип священника, гораздо интеллигентнее отца Ранка. – Скоби казалось, что она никогда не оглянется и не заметит его. – Ну вот, теперь в самом деле пора идти. – Но она все еще продолжала возиться у зеркала. Слипшиеся от пота пряди никак не удавалось причесать. Наконец он увидел из-под полураскрытых век, что она обернулась и поглядела на него.

– Пойдем, дорогой, – позвала она. – У тебя такой сонный вид.

Он зажмурил глаза и не двигался с места. Она резко его окликнула:

– Что с тобой, Тикки?

– Дай мне глоток коньяку.

– Тебе нехорошо?

– Глоток коньяку, – отрывисто повторил он, и когда она принесла коньяк и Скоби почувствовал его во рту, у него сразу отлегло от сердца. Казнь отсрочена. Он с облегчением вздохнул: – Вот теперь лучше.

– Что случилось, Тикки?

– Сердце. Уже прошло.

– У тебя это прежде бывало?

– Раза два за время твоего отсутствия.

– Надо показаться доктору.

– Да нет, чепуха. Скажет, что переутомился.

– Я не должна была силой вытаскивать тебя из постели, но мне так хотелось, чтобы мы вместе причастились.

– Боюсь, что теперь уже не удастся… ведь я выпил коньяку.