Суть дела

– Не разыгрывай, пожалуйста, мелодраму! Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты только что сказал мне, что будущее твое обеспечено – ты будешь начальником полиции.

– Я говорю о настоящем будущем – о вечности.

– Вот что я в тебе ненавижу – это твою религию! Ты, наверно, заразился у набожной жены. Все это такая комедия! Если бы ты в самом деле верил, тебя бы здесь не было.

– Но я верю, и все же я здесь, – сказал он с удивлением. – Ничего не могу объяснить, но это так. И я не обманываю себя, я знаю, что делаю. Когда отец Ранк приблизился к нам со святыми дарами…

Элен презрительно прервала его:

– Ты мне все это уже говорил. Брось кокетничать! Ты веришь в ад не больше, чем я!

Он схватил ее за руки и яростно их сжал.

– Нет, тебе это так легко не пройдет! Говорю тебе – я верю! Я верю, говорю тебе! Верю, что если не случится чуда, я проклят на веки вечные. Я полицейский. Я знаю, что говорю. То, что я сделал, хуже всякого убийства, убить – это ударить, зарезать, застрелить, сделано – и конец, а я несу смертельную заразу повсюду. Я никогда не смогу от нее избавиться. – Он отшвырнул ее руки, словно бросал зерна на каменный пол. – Не смей делать вид, будто я не доказал тебе свою любовь.

– Ты хочешь сказать – любовь к твоей жене. Ты боялся, что она узнает.

Злость покинула его. Он сказал:

– Любовь к вам обоим. Если бы дело было только в ней, выход был бы очень простой и ясный. – Он закрыл руками глаза, чувствуя, как в нем снова просыпается бешенство. – Я не могу видеть страданий и причиняю их беспрерывно. Я хочу уйти от всего этого, уйти совсем.

– Куда?

Бешенство и откровенность прошли; через порог снова прокралась, как шелудивый пес, хитрость.

– Да просто мне нужен отпуск. – Он добавил: – Плохо стал спать. И у меня бывает какая-то странная боль.

– Дорогой, может, ты нездоров? – Смерч, крутясь, промчался мимо; буря теперь бушевала где-то вдали, их она миновала. – Я ужасная стерва. Мне иногда становится невтерпеж, и я устала, но ведь все это чепуха. Ты был у доктора?

– На днях заеду в больницу к Тревису.

– Все говорят, что доктор Сайкс лучше.

– Нет, к Сайкс я не пойду.

Теперь истерика и злость оставили его, и он видел ее точно такой, какой она была в тот первый вечер, когда выли сирены. Он думал: господи, я не могу ее бросить. И Луизу тоже. Ты во мне не так нуждаешься, как они. У тебя есть твои праведники, твои святые, весь сонм блаженных. Ты можешь обойтись без меня.

– Давай я тебя прокачу на машине, – сказал он Элен. – Нам обоим надо подышать воздухом.

В полутьме гаража он снова взял ее за руки и поцеловал.

– Тут нет чужих глаз… Уилсон нас видеть не может. Гаррис за нами не следит. Слуги Юсефа…

– Мой дорогой, я бы завтра же с тобой рассталась, если бы знала, что это поможет.

– Это не поможет. Помнишь, я написал тебе письмо и оно потерялось? Я старался сказать там все напрямик. Так, чтобы потом нечего было остерегаться. Я писал, что люблю тебя больше, чем жену… – Он замялся. – Больше, чем бога… – Говоря это, он почувствовал за своей спиной, возле машины, чье-то дыхание. Он резко окликнул: – Кто там?

– Где, дорогой?

– Тут кто-то есть. – Он обошел машину и громко спросил: – Кто здесь! Выходи.

– Это Али, – сказала Элен.

– Что ты здесь делаешь, Али?

– Меня послала хозяйка, – отвечал Али. – Я жду здесь хозяина: сказать, что хозяйка вернулась.

Его едва было видно в темноте.

– А почему ты ждал здесь?

– Голова дурит, – сказал Али. – Я сплю, совсем немножко поспал.

– Не пугай его, – взмолилась Элен. – Он говорит правду.

– Ступай домой, Али, – приказал ему Скоби, – и скажи хозяйке, что я сейчас приду. – Он смотрел, как Али, шлепая подошвами, мелькает на залитой солнцем дороге между железными домиками. Он ни разу не обернулся.

– Не волнуйся, – сказала Элен. – Он ничего не понял.

– Али у меня пятнадцать лет, – заметил Скоби. И за все эти годы ему первый раз-было стыдно перед Али. Он вспомнил ночь после смерти Пембертона, как Али с чашкой чая в руках поддерживал его за плечи в тряском грузовике; но потом вспомнил и другое: как воровато ускользнул слуга Уилсона возле полицейского управления.

– Ему ты можешь доверять.

– Не знаю, – сказал Скоби. – Я потерял способность доверять.

***

Наверху спала Луиза, а Скоби сидел перед раскрытым дневником. Он записал против даты 31 октября: Начальник полиции сегодня утром сказал, что меня назначают на его место. Отвез немножко мебели Э.Р. Сообщил Луизе новости, она обрадовалась". Другая его жизнь – открытая, незамутненная, реальная – лежала у него под рукой, прочная, как римская постройка. Это была та жизнь, которую, по общему мнению, он вел: никто, читая эти записки, не мог бы себе представить ни постыдной сцены в полутемном гараже, ни встречи с португальским капитаном; ни Луизу, слепо бросающую ему в лицо горькую правду, ни Элен, обвиняющую его в лицемерии. И немудрено, думал он: я слишком стар для всех этих переживаний. Я слишком стар для жульничества. Пусть лгут молодые. У них вся жизнь впереди, чтобы вернуться к правде. Он поглядел на часы: 11:45. И записал: «Температура в 2:00 +33o». Ящерица прыгнула вверх по стене, крохотные челюсти защелкнулись, схватив мошку. Что-то царапается за дверью – бродячая собака? Он снова положил перо, в лицо ему через стол глядело одиночество. Разве можно быть одиноким, когда наверху жена, а на холме, в пятистах шагах отсюда, любовница? Однако с ним за столом, как молчаливый собеседник, сидело одиночество. Скоби казалось, что он никогда еще не был так одинок.