Обреченное королевство

У Шаллан было мало времени — Джаснах становилась подозрительной, если она оставалась здесь слишком долго, — но она быстро просмотрела остальные истории. Все в одном стиле, истории о призраках или Несущих Пустоту. Только в самом конце обнаружился комментарий, объясняющий, что автор много лет собирала и записывала сказки темноглазых простых людей.

Сохраненные памятью Тени, подумала Шаллан, не лучше ли было их забыть?

И это то, что читала Джаснах? Шаллан ожидала, что «Сохраненные памятью Тени» — какое-нибудь глубокое философское обсуждение тайных политических убийств. Джаснах была Искательницей Истины. Она докапывалась до правды о событиях, произошедших в прошлом. Какую правду она могла узнать из историй, которые на ночь рассказывали непослушным темноглазым детям?

Шаллан поставила книгу на полку и поторопилась обратно.

* * *

Чуть позже Шаллан вернулась в альков и обнаружила, что зря торопилась. Джаснах не было. Однако появился Кабзал.

Молодой ардент сидел за длинным столом, листая одну из книг Шаллан по искусству. Шаллан заметила его раньше, чем он ее, и улыбнулась, несмотря на все свои тревоги. Сложив руки, она натянула на лицо выражение подозрительности.

— Опять? — спросила она.

Кабзал подпрыгнул, захлопнув книгу.

— Шаллан, — синий свет фонаря ее паршмена отражался от его лысой головы. — Я ищу…

— Джаснах, — закончила за него Шаллан. — Как всегда. И, тем не менее, ее никогда нет, когда ты приходишь.

— Несчастливое совпадение, — сказал он, поднимая руку ко лбу. — У меня плохо с чувством времени, не так ли?

— А что это за корзина с хлебом?

— Подарок для Ее Светлости Джаснах, — сказал Кабзал. — От девотария Проницательность.

— Очень сомневаюсь, что корзина с хлебом поможет убедить ее отказаться от своей ереси, — заметила Шаллан. — Вот если бы ты добавил варенье…

Ардент усмехнулся, порылся в корзине и вытащил маленький кувшинчик с красным джемом из симягодника.

— Разумеется, я говорила тебе, что Джаснах не любит джем, — сказала Шаллан. — И, тем не менее, ты принес его, зная, что я очень люблю варенье. И ты делал это… дюжину раз за последние несколько месяцев?

— Я становлюсь немного предсказуемым, а?

— Самую малость, — улыбнулась она. — Все дело в опасениях за мою душу, не так ли? Боишься за нее, ведь я учусь у еретички.

— Э… ну да, боюсь, так оно и есть.

— Я должна оскорбиться. Но ты принес джем. — Она опять улыбнулась, дав знак паршмену поставить книги на стол и ждать снаружи. Неужели правда, что паршмены на Разрушенных Равнинах сражаются? Трудно поверить. Она не знала ни одного паршмена, который бы обнаглел и поднял голос, все равно на кого. Они, похоже, были не настолько умны, чтобы не подчиняться.

Конечно, она видела некоторые документы — включая те, которые Джаснах заставила ее прочитать, когда она изучала убийство Гавилара, — указывающие, что паршенди не похожи на других паршменов. Они крупнее, их странные доспехи растут из кожи, и они говорят значительно чаще. Возможно, они вообще были не паршменами, а их далекими родственниками, совершенно другой расой.

Она села за стол, Кабзал достал хлеб. Паршмен, ждавший за дверью, не слишком подходил на роль компаньонки, но Кабзал был ардентом, а значит, технически она вообще не нуждалась в ней.

Хлеб, купленный в тайленской пекарне, был, как и положено, рассыпчатым и коричневым. И хотя джем считался женской едой, они оба были не прочь насладиться им. Она глядела, как он резал хлеб. Арденты, служившие у отца, были суровыми мужчинами и женщинами, престарелыми, с жестоким взглядом, только и знавшие, что кричать на детей. Она даже не подозревала, что девотарии могут привлекать таких молодых людей, как Кабзал.

В последние несколько недель она иногда ловила себя на странных мыслях; лучше бы их не было.

— Как ты думаешь, — спросил он, — каким человеком ты показываешь себя, предпочитая варенье из симягодника?

— Я и не знала, что любовь к варенью может что-то значить.

— Еще как значит, но только для тех, кто изучает природу человека, — сказал Кабзал, намазывая на кусок хлеба толстый слой джема и передавая ей. — Ты читаешь очень странные книги, работаешь в Паланиуме. Нетрудно заключить, что можно изучать все, тем или другим способом.

— Хмм, — сказала Шаллан. — Даже джем?

— Согласно «Вкусам Личностей» — и прежде, чем ты начнешь возражать, имей в виду, что это настоящая книга, — любовь к симягоднику указывает на импульсивную, непосредственную личность. И также на предпочтение… — Он запнулся и мигнул, когда скомканный кусок бумаги отлетел от его лба.

— О, извини, — сказала Шаллан. — Со мной случается. Все из-за моей импульсивности и непосредственности.

Он улыбнулся.

— То есть ты не согласна с заключением?

— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Кое-кто говорил мне, что может определить мою личность по дню рождения, или по положению Шрама Тална в седьмой день рождения, или по нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа. Но я думаю, что люди — более сложные существа.

— Люди сложнее нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа? — спросил Кабзал, намазывая джем на кусок хлеба. — Тогда неудивительно, что мне так трудно понять женщин.

— Очень смешно. Я имею в виду, что люди не просто набор черт личности. Я импульсивная? Да, иногда. Ты мог бы так сказать, видя, как я бегала за Джаснах, надеясь стать ее подопечной. Но до этого семнадцать лет я была такой же неимпульсивной, как любая другая. Во многих ситуациях — если дать мне волю, — мой язык действует очень импульсивно, но я — нет. Иногда мы все импульсивны, а иногда мы все консервативны.

— Значит, книга права. Она говорит, что ты импульсивна, и ты действительно импульсивна, иногда. Эрго, это правда, — сказал он.

— Но тогда это справедливо для всех!

— На все сто процентов!

— Нет, не на сто, — сказала Шаллан, уминая еще один кусок мягкого рассыпчатого хлеба. — Как было отмечено, Джаснах ненавидит любое варенье.

— А, да, — согласился Кабзал. — Она джем-еретичка. Ее душа в еще большей опасности, чем я думал. — Он усмехнулся и откусил кусок хлеба.

— О да! Это так, — сказала Шаллан. — И что еще твоя книга говорит обо мне — и половине населения мира — из-за того, что мы любим еду, в которой слишком много сахара?

— Ну, склонность к симягоднику чаще всего предполагает любовь к открытому воздуху.

— Ах, открытый воздух, — вздохнула Шаллан. — Как-то раз я посетила это мистическое место. Но это было так давно, что я почти забыла его. Скажи мне, солнце еще светит или оно существует только в моих мечтах?

— Конечно, твои занятия не настолько плохи!

— Джаснах без ума от пыли, — сказала Шаллан. — Я верю, что она наслаждается ею, поглощая в любых количествах, как чулла, грызущая камнепочку.

— А ты, Шаллан? Чем наслаждаешься ты?

— Углем.

Сначала он непонимающе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на фолио.

— Ах, да. Я просто поражаюсь, как быстро твое имя и рисунки распространились по Конклаву.

Шаллан съела последний кусок хлеба и вытерла руки мокрой тряпкой, которую принес с собой Кабзал.

— Звучит так, как будто бы ты говоришь о болезни. — Она пробежала пальцами по волосам и состроила гримасу. — Неужели у меня сыпь?

— Глупости, — резко сказал он. — Ты не должна говорить таких слов, светлость. Это непочтительно.

— По отношению ко мне?

— К Всемогущему, который сотворил тебя.

— Он и крэмлингов сотворил тоже. Не говоря уже о сыпи и других болезнях. Так что сравнение с одним из них — честь.

— Не могу понять твою логику, светлость. Он сотворил все, так что сравнения бессмысленны.

— Как утверждения «Вкусов Личностей»?

— Очко в твою пользу.

— Быть больным не так уж плохо, — лениво сказала Шаллан. — Ты вспоминаешь, что еще жив, и начинаешь бороться. А когда болезнь в разгаре, нормальная здоровая жизнь кажется чудом.