Анж Питу

И он направился к воротам. Наставник поймал его за руку.

Но мальчик, откидывая с бледного лба прекрасные темно-русые волосы, объявил:

– Сударь, не смейте меня задерживать. Я в ином положении, чем другие: мой отец арестован и брошен в тюрьму. Мой отец во власти тиранов!

– Во власти тиранов! – воскликнул Бийо. – Ну-ка, мой мальчик, что ты хочешь этим сказать?

– Да! Да! – закричали ученики. – Себастьен говорит правду, его отца арестовали. Народ открыл тюрьмы, и он хочет, чтобы открыли тюрьму, в которой сидит его отец.

– Ах, вот как! – произнес фермер, с геркулесовой силой дергая ворота. – Значит, доктор Жильбер арестован. Черт побери, малышка Катрин была права.

– Да, сударь, моего отца арестовали, – продолжал юный Жильбер, – и поэтому я хочу уйти отсюда, получить оружие и сражаться до тех пор, пока не освобожу отца!

Его слова были поддержаны сотней голосов, неистово кричавших во всех регистрах:

– К оружию! К оружию! Дайте нам оружия!

Собравшаяся на улицах толпа, возбужденная этими пылкими героическими криками, ринулась к воротам, намереваясь выпустить школяров на свободу.

Принципал бросился на колени между учениками и толпой и, умоляюще протягивая руки сквозь прутья ворот, закричал:

– Друзья мои! Друзья мои! Пожалейте этих детей!

– Уж будто мы их не пожалеем! – бросил какой-то французский гвардеец. – Они прекрасные ребятки и будут делать ружейные артикулы, как ангелочки.

– Друзья мои! Друзья мои! Эти дети доверены мне их родителями, я отвечаю за них своей жизнью. Их родители рассчитывают на меня. Во имя всего святого, не уводите детей отсюда!

Ответом на эту отчаянную мольбу было гиканье, раздавшееся из глубины улицы, то есть из задних рядов толпы.

И тут выступил Бийо, не побоявшийся вступить в спор с французскими гвардейцами, с толпой и даже с самими школьниками:

– Он прав, и его святой долг сохранить их. Пусть сражаются мужчины, пусть они, черт побери, идут на гибель, но дети должны жить. Мы должны сберечь семя будущего.

Его слова были встречены недовольным ропотом.

– Кто тут против? – крикнул Бийо. – Сразу видно, у него нет детей. А я вчера держал на этих вот руках двух убитых, их кровь у меня на рубахе. Смотрите!

И он величественным жестом, приведшим всю толпу в возбуждение, указал на свою блузу и рубашку.

– Вчера, – продолжал Бийо, – я дрался у Пале-Рояля и в Тюильри, и этот парнишка тоже. Но у него нет ни отца, ни матери, и к тому же он уже почти мужчина.

Бийо указал на выпятившего грудь Питу.

– Сегодня я тоже пойду драться, – кричал Бийо, – но нельзя допустить, чтобы кто-то мог сказать: «Парижане бессильны против чужеземных солдат и призвали на помощь детей».

– Правильно! Правильно! – зазвучали со всех сторон голоса женщин и солдат. – Он верно говорит! Дети, останьтесь!

– О, благодарю вас, сударь, благодарю! – бормотал принципал, пытаясь сквозь прутья решетки пожать Бийо руку.

– А самое главное, берегите Себастьена, – отвечал фермер.

– Беречь меня! Я не желаю, чтобы меня берегли! – закричал побледневший от ярости мальчик, вырываясь от удерживающих его служителей.

– Позвольте-ка мне войти, и я берусь его успокоить, – сказал Бийо.

Толпа подалась, и Бийо, увлекая за собой Анжа Питу, вошел во двор коллежа.

Четыре французских гвардейца и в придачу к ним с десяток парижан встали на страже у ворот, не выпуская юных инсургентов.

Бийо подошел к Себастьену и, взяв в свои мозолистые ладони его белые, тонкие, такие еще детские руки, спросил:

– Себастьен, вы узнаете меня?

– Нет.

– Я папаша Бийо, арендатор вашего отца.

– Да, сударь, теперь узнаю.

– А этого парня узнаешь? – И Бийо показал на Питу.

– Это Анж Питу, – ответил мальчик.

– Да, Себастьен, это я.

Питу, прослезившись от радости, бросился на шею своему молочному брату и товарищу по учению.

– И что же? – ничуть не обрадовавшись, спросил мальчик.

– А то, что, если у тебя отняли отца, я тебе верну его. Ясно?

– Вы?

– Да, я и все, кто здесь со мной. Кой черт! Мы вчера переведались с австрияками и видели, какие у них лядунки.

– А вот и доказательства: одна из них у меня, – сообщил Питу.

– Ну как, освободим его отца? – крикнул народу Бийо.

– Да! Да! Освободим! – взревела толпа.

Себастьен покачал головой.

– Мой отец в Бастилии, – печально промолвил он.

– И что из того? – спросил Бийо.

– Бастилию не взять, – ответил мальчик.

– А если ты так думаешь, что же ты собирался делать?

– Я хотел пойти на площадь. Там начнется сражение, и, быть может, отец увидит меня сквозь решетку.

– Это невозможно.

– Невозможно? Но почему? Однажды мы всем коллежем были там на прогулке, и я видел в окне голову узника. Если бы я увидел отца, как того узника, я узнал бы его и крикнул: «Будь спокоен отец, я люблю тебя!»

– А если гарнизон Бастилии застрелит тебя?

– Что ж, я буду убит на глазах отца.

– Тысяча чертей! Ты недобрый мальчик, Себастьен, раз хочешь, чтобы тебя убили на глазах отца! Да он же умрет от горя в тюрьме. Он так любит тебя, и, кроме тебя, у него нет никого. Нет, Жильбер, у тебя определенно злое сердце.

И фермер оттолкнул мальчика.

– Да, да, злое сердце, – взревел Питу, заливаясь слезами.

Себастьен не ответил ни слова.

И пока он в угрюмом молчании размышлял, Бийо с восхищением смотрел на его перламутрово-белое лицо, горящие глаза и изысканный, иронический рот, орлиный нос, волевой подбородок, свидетельствующие и о благородстве души, и о благородстве крови.

– Так ты говоришь, твой отец в Бастилии? – прервал молчание Бийо.

– Да.

– За что?

– За то, что отец – друг Лафайета и Вашингтона, за то, что он шпагой сражался за свободу Америки, а пером за свободу Франции, за то, что в обеих частях света известна его ненависть к тирании, за то, что он проклинал Бастилию, где страдают другие… За это его схватили.

– Когда?

– Шесть дней назад.

– И где его арестовали?

– В Гавре, куда он приплыл.

– А как ты об этом узнал?

– Я получил от него письмо.

– Из Гавра?

– Да.

– Значит, оно отправлено из Гавра, где его арестовали?

– Нет, из Лильбонна.

– Слушай, мальчик, не надо на меня дуться, лучше подробно расскажи все, что тебе известно. Клянусь тебе, либо я буду убит на площади Бастилии, либо ты снова увидишь отца.

Себастьен взглянул на фермера и, видя, что тот говорит от всего сердца, смягчился.

– В Лильбонне, – сообщил он, – отцу удалось написать карандашом на книге несколько строчек:

«Себастьен, меня арестовали и препровождают в Бастилию. Терпение. Надейся и трудись.

Лильбонн, 7 июля 1789.

P. S. Меня арестовали за любовь к свободе.

В Париже в коллеже Людовика Великого у меня сын. Во имя человеколюбия прошу того, кто найдет эту книгу, доставить ее моему сыну. Его зовут Себастьен Жильбер».

– И что было дальше? – спросил взволнованный Бийо.

– В книгу он вложил золотой, обвязал ее шпагатом и выбросил в окно.

– И дальше?

– Ее нашел лильбоннский священник. Среди прихожан он выбрал храброго молодого человека и сказал ему: «Оставь двенадцать ливров своей семье, у которой нет хлеба, а двенадцать возьми на дорогу и отвези эту книгу в Париж несчастному ребенку, у которого отняли отца за то, что тот чрезмерно сильно любит народ».

Вчера в полдень этот молодой человек пришел ко мне и передал отцовскую книгу. Так я узнал, что отец арестован.

– Ну что ж, это немножко примиряет меня с попами, – бросил Бийо. – Жаль, они не все такие. А где этот отважный молодой человек?

– Вчера вечером он отправился обратно. Он надеется привезти семье еще пять ливров из тех двенадцати, что он получил на дорогу.

– Прекрасно! Прекрасно! – бормотал Бийо, прослезившись от радости. – О народ, сколько в нем доброты! Помни об этом, Жильбер.