Русский транзит

– Готовы, Реваз Нодарович, почти готовы. Еще пару минут и все… – заражаясь его колыбельным тоном, проблеяли оба откуда-то издали.

И голос Резо стал издали.

И все больше уплывал и уплывал.

Трое вурдалаков ласково и нежно, с приговариванием через пару минут начнут разделывать Боярова Александра Евгеньевича на куски и кусочки.

А кисельные мозги вообще отхлынули волной, так только… чуть хлюпало в черепной коробке.

– Во-от… Мы уже снова улыбаемся. Нам опять хорошо. Нам очень хорошо и совсем не страшно, ни чуточки, ни капельки… – напевно бормотал доктор Чантурия, занятый привычной (привычной?!) работой.

Не было для него на столе друга-Саши, который в свое время отмазал доктора Чантурию от Тащилы и всей тащиловской гопы.

Не было на столе врага-Боярова, который сует нос не в свое дело и пытается выяснить то, что никому выяснять не надо.

Было просто – тело.

Тренированное, крепкое – то что надо.

Неодушевленное.

А-а-а, хрен вам всем!!! Грюнбергам! Головниным! Бецким! И Чантуриям теперь уже!

Мой спортивный и жизненный опыт говорил: пока не сдашься сам, победить тебя никто не в силах! И сколько бы мне ни вкатили под кожу, какая бы доза ни была – двойная, тройная, хоть десятирная – хрен вам всем!!!

И не черепная коробка у меня, а – голова.

Черепная коробка бывает у трупа, у наглядного пособия, у… тела. А я – Бояров! Александр! Евгеньевич!

И я сконцентрировался, напрягся так, что, кажется, кровь хлынула носом – и хотя боевого клича, взрёва не вышло, только дикое мычание изо рта, залепленного лентой, но… зажимы затрещали. Или это затрещали мои собственные мышцы, связки, жилы.

Все три вурдалака повисли у меня на руках и ногах.

Не выдержу.

Нет, не выдержу!

Уже черно!

Черно в глазах, темно.

Миг – и темно…

Да, темно.

Это не у меня что-то с глазами. Это у них что-то со светом.

Погас свет.

– A-а, щэни дэда!.. – воскликнул в кромешной темноте Резаз Чантурия. – Илья! Где свет?!

– А я что? А что я?!

– Давид! Спичку!

– Нет спичек, Реваз Нодарович… Сейчас я за ними сбегаю. Вы пока стойте, я сбегаю! – по тону было ясно: сбегать он сбегает, но вернется ли?

– Стой, идьёт! И ты стой!

По шуршанию, по чертыханию, по шарканью осторожными подошвами – как бы не своротить чего-нибудь и самому не врезаться друг в друга, в железяку, в стекло, во что бы то ни было! – ощущалось: им всем троим страшновато. Жутковато. Ориентация потеряна, да еще и где-то доморощенный Кинг-Конг, он же Бояров, того и гляди вырвется на свободу.

Я затих. Нутром почувствовал: сейчас, вот сейчас лучше расслабиться и не подавать признаков жизни.

Расслабон хляет, Бояров! Гуси летят… И никакой напряженки! Никакой…

Впрочем, особо притворяться не пришлось – сил действительно не осталось ни на что. Последняя мобилизация сил оказалась и впрямь последней. Обмяк куклой, превратился в ТЕЛО. Неодушевленное. Даже на дыхание – полноценное, бурное – меня не хватало.

А эта святая троица в халатах, наоборот, дышала тяжело, нервно, со свистом.

Я чуть было не вздрогнул, когда чьи-то пальцы ткнулись в живот, – не вздрогнул… рефлексы и те отказали. И слава богу! Пальцы пробежались по грудной клетке, по ключице, по горлу…

Вот сейчас рубанет ладонью по кадыку, чтоб понадежней успокоить!..

Нет, пальцы нащупали пульс под ухом, у подбородка – прислушались, подрагивали.

– Реваз Нодарович!

Пальцы – как обожглись. Значит, это Резо меня «пронаблюдал».

– Что?! А?! Кто?!

– Реваз Нодарович, это я, Давид. Что со светом?

– Меня спрашиваешь, идьёт?!

– Надо в щитовую сбегать! – ага, самэц-Илья… Куда угодно готов сбегать, лишь бы сбежать. Значит, оба готовы, Илья и Давид. Мандраж.

– Вместе пойдем! – рявкнул доктор Чантурия. А ведь тоже созрел для того, чтобы сбежать. Темнота, она всех пугает. Да еще при наличии черного кота в темной комнате, когда не совсем ясно, кто кого ловит. Рявкнул доктор не только для наведения дис-цип-лин-ки, но и для собственного успокоения, отгоняя страхи. – Вместе!

– А этот?

– А ты его посторожишь.

– Нет!!!

– Тогда Давид.

– Нет!!!

– Все пойдем. Вместе. Закроем. Никуда не денется. Спит. Подействовало. Только быстро. Не опрокиньте. Не разбейте. Это кто?! Кто это?!

– Я! Я, Реваз Нодарович. Давид.

– Руку. Держи руку. Осторожно. Илья!

– Здесь. Тут. Вот рука.

Они переговаривались почти на крике, распугивая темноту, передвигались шажочками. Кто-то своротил что-то стеклянное – лопнуло, взорвалось вдребезги, захрупало под ногами.

– A-а, щэни дэда!..

– Порезались, Реваз Нодарович?! Сильно?!

– Молчи, идьёт! Дверь нашел?!

– Вот, нашел! Вот дверь.

Они открыли дверь, светлей не стало.

Они втроем ушли в эту дверь, и по чмоканью, с которым она, дверь, закрылась, я определил: тяжелая, солидная, серьезная дверь.

Тишина и темнота.

Полная. Абсолютная. Могильная.

Так оно и есть.

Так оно и будет – и очень скоро, если я проваляюсь с кретинической ухмылкой, пока вурдалаки не разберутся с проблемой света.

Да будет свет – и тогда уж мне будет окончательная и бесповоротная тьма.

Надо работать, пока они не вернулись. Надо работать.

Я начал работать. Я непобедим, если сам не сдался. На милость. На милость врачей-убийц рассчитывать не приходится.

Надо рассчитывать только на себя. Работать, работать! Работа делает свободным. В моем случае никакого иезуитства в известном лозунге нет. За работу!!! Работай! Свобода!

Я наработал себя, я весь превратился в единую тугую мышцу, я взревел так, что липкую ленту сорвало со рта, и зажимы… зажимы тоже сорвало!!!

Свобода!!!

Что я с ней делать буду?..

Руки. Ноги. В порядке.

А теперь то ли ждать, пока вспыхнет свет, то ли ощупью искать дверь и пытаться ее вскрыть?

Не хватит сил. Нет, не хватит. Кажется, все резервы организма исчерпаны. Плюс двойная или какая там доза эта… этаминола? Что делать?

Что, что! Шаг вперед! Как обычно!

Только осторожно – по полу стекло разбрызгано. Голыми ступнями въехать – маленькое удовольствие. Ничего, болгары по углям прыгают на одном-единственном внушении, без каких-либо набитых мозолей. Чем я не болгарин? Чем я хуже? Я лучше!

Та-ак. Та-ак. Нормально. Если бы только ступни были голыми, а то – весь. Даже фигового фигового листика нет. В чем мать родила. Да уж, заново родился. Где же вы, акушеры новоявленные?! Резо-Илья-Давид…

Дверь держалась намертво. Я почти безошибочно вышел на нее, но вскрыть – не в моих нынешних силах. Тогда – что?!

Тогда вот что! Рано или поздно освещение они восстановят (Эх, хорошо в стране советской жить!.. Что ни мгновение – сюрприз: свет отрубят, воду отключат, газ перекроют! В моем положении невольно возрадуешься: эх, хорошо!..) – а восстановив, сразу заспешат сюда. Дверь тяжелая, солидная, серьезная. И открывается вбок, раздвижка. Первому же сунувшемуся я башку прищемлю. Или не башку. Что-нибудь прищемлю. А там поглядим. Двое – не трое. Справлюсь. Не одним щелчком… двумя. И – вперед. Эффект внезапности. Сколько бы пакости они в меня ни вкачали – продержусь. И – за руль. И… куда? Без штанов, без всего, без копейки… Ладно, поглядим!

А пока – скорей бы они уже починили свой свет, скорей бы он уже вспыхнул. И скорей бы они вернулись, отодвинули бы дверь, чмокающую, непробиваемую дверь. Я им чмокну! Ну, я им сейчас чмокну…

Дверь дернулась.

Темнота осталась прежней.

Авария на подстанции? С кондачка не управились? Запаслись спичками, фонариками? Возвращаются?

Я приложил ладонь к холодно-металлической поверхности, не удерживая, а контролируя, самую малость.

Да, дверь медленно, очень медленно отъезжала в сторону. А света все не было.

Что ж, придется бить наугад. Как в Афгане. Тоже наугад, но ни разу там не прогадал. А здесь-то – сам бог велел.

Должны они чиркнуть спичкой? Должны. Чтобы разглядеть. Не дам я им разглядеть. Вспыхнувшая спичка – это секундное ослепление того, кто ею чиркнул. Мне секунды достаточно.