Русский транзит

Вот и Тихону сделалось грустно. Неприметно постороннему глазу, но я-то с ним совпал. Два лося, каждый в своем одиночестве. Словами не объяснишь, но есть такое.

Хлопнули по рюмке. Выкурили по «мальборине».

– Пора мне… – сказал Тихон, ткнул дружески кулачищем по моему плечу, пошел.

А я остался. Юрка весь изнемог от гостеприимства: чего изволите.

Ничего я не соизволил. Разве что – еще рюмку. И хватит пока. Впереди – обширный ужин. Вот пусть Юрка в ресторан сгоняет, подготовит все по высшему разряду.

Какое-то паршивое послевкусие у меня осталось от «Пальмиры»: своё и не своё. А вон там, в кладовке лежал трупик Борюсика Быстрова. А если по коридорчику, то там сидел гнида-Мезенцев, и Мишаня Грюнберг там же приложил мне дверью по затылку. А вон там, во дворике я в последний раз оставил перламутровую «девятку» Олежека Драгунского… Она… она там и стоит до сих пор. Нет, голову на отсечение – она. Только теперь – бордо.

– Юрк! Машиной обзавелся? – почти без риска ошибиться, спросил я.

– Саш! Ну ты меня понимаешь?

Я его понимал. И незачем Юрке добиваться моего понимания извиняющимся тоном. Чего ж не понять! Стоит «девятка» беспризорная – напарник загремел минимум лет на восемь. Почему бы не покататься. Ну перекрасить только, документы выправить, номера сменить – долго ли умельцев найти. И правильно. Так – конфискуют. И ни себе, ни людям. А так – и людям (Юрке), и себе («Я ведь, Саша, сразу ее верну, когда Олежек вернется!.. А пока… или если тебе вдруг понадобится…»).

Благодарствую. Мне есть на чем.

Меж тем – время. Двадцать ноль-ноль.

Я вышел на проспект. Свежо.

Маринки не было.

Вернулся в бар. Хлопнул еще рюмку. Четверть девятого.

Маринки не было.

Я уже не стал возвращаться. Дождусь здесь. Или… не дождусь. Свежо! Стала пробирать дрожь.

Половина девятого. Дрожь заколотила сильней. И от холода и от внутреннего напряжения. Гуси летят, Бояров, гуси летят. Спокойствие, только спокойствие, как говаривал Карлсон.

Гуси-то летят, но куда подевалась эта маленькая засранка! А если она прокололась на чем-нибудь в больнице? Если троица вурдалаков раскусила ее? Тогда… черт знает, что тогда может быть. Всё может быть. И Швед без прикрытия останется – не предупрежден, значит разоружен. А я тут, как последний сопляк в ожидании запоздалого свидания! М-мер- зну!

Без четверти девять.

Всё. Дольше – бессмысленно.

– Чего мерзнешь?!

Вот ведь… засранка! И слово в слово: как я, не так давно, на том же месте в тот же час, но тезке-Сандре. А теперь не я, а мне. Маринка!

Расфуфырилась, перышки расправила. При полном параде. Со вкусом у нее плоховато, хотя… каждому заведению свое соответствие: больница – халат, строгость, чистота; кабак – блестки, шифон, ажур. Гардеробчик сродни тому, опять же недавнему – гостиницы «Советская», где и познакомились.

– Чего мерзнешь?!

– Не мерзну, а прохлаждаюсь, тетя! – сквозь зубы процедил я, чтобы поняла.

– Ты милый, дядя! – хамским проститучьим тоном заявила она как ни в чем не бывало. Но виновато прибавила: – Должна же я была хоть глаза в порядок привести?!

Глаза, да, были у нее в порядке. Привстала на цыпочки и примиряюще чмокнула.

– Уже опять колючий! – с претензией, паразитка. И по своей непостижимой логике вдруг: – А представляешь, если бы и мы брились?!

– Если бы вы еще и брились, вас было бы вообще не дождаться! – рявкнул я и скомандовал: – За мной!

И она вприпрыжку поскакала за мной.

Юрка сделал все как надо. Столик был готов. Холодное было холодным, горячее – горячим. Степа в оркестре был лучезарен и голосист (да, конечно же: «К нам прие-ехал, к нам приехал Альсан-Евгенич да-а-арагой!»).

– А здесь ничё! – оценила Маринка. – Даже уютней, чем в «Советской». И ты, я гляжу, здесь – свой человек.

– Я везде свой человек. Мое место там, где я есть!

Тоже мне, пигалица! Светскую даму будет разыгрывать.

Пусть лучше рассказывает, как дела. КАК ДЕЛА?!

Дела, выяснилось, сравнительно неплохо.

Пришла на рабочее место, не опоздала…

– Не верю!

– А вот представь себе, дядя!

Доктор Чантурия мрачен, будто маму похоронил.

– Меня он чуть не похоронил, меня!

– А о тебе, дядя, вообще речи не было…

О Боярове ни словечком не перекинулись. А чего, действительно? Был больной – не стало больного. Выписался. Как попал в больницу, так и пропал из нее. По собственному желанию. Не станет же она ни с того ни с сего интересоваться: а куда подевался этот… вчерашний, симпати-ичный такой. Самэц-Илья и так растерзать готов… Нет, ни Илью, ни Давида не видела. Но это нормально, это объяснимо: они ведь еще по вызовам работают. Появятся, никуда не денутся.

– А Швед? Что со Шведом, тетя?

А Шведа она тоже не видела. Да, ничего не поделать было. Помнит она, помнит, что ей Бояров наказывал, но повода не представилось навестить больного Шведа. И потом – доктор Чантурия из поля зрения не выпускал. Потом даже пригласил в кабинет – чай, грильяж… а сам изучал-изучал. Говорил о том, о сем: тренажеры, перспективы, Москва, конкурс «мисс чего-то там», не ударить в грязь лицом… А сам изучал-изучал. Ну, она не совсем дура – сидела кукла куклой.

– Верю. Куклой.

– Чего-о-о?! Если хочешь знать, я из-за тебя истеричкой стану, дядя! Я, если хочешь знать, на сплошных нервах который день, а ты!.. Я его спасла, а он – кукла! Вот кто кукла, так это ваша, ВАША фефёла. Она сегодня явилась не запылилась! Навестить перед отъездом, если хочешь знать!

– Кто? Сандра?

– Сандра, Кассандра, хренандра! ВАМ с дружком лучше знать! Кукла!

– Так что ж ты молчишь?

– Я-а-а молчу?! Я, если хочешь знать, сама ее быстренько сплавила на поезд! Еще билет ей доставай, старайся! Там такие очереди, если хочешь знать!

– Какой билет? Какие очереди? Зачем?

– В Москву. Должна же я была хоть как-то рвение проявить! А то Чантурия меня глазами сверлил-сверлил…

Короче, тезку-Сандру подружка-Маринка выпихнула в столицу. Под соусом надвигающегося конкурса «мисс чего-то там», она же мне говорила, что я, не помню?! Помню, однако… оперативненько. А система одна, все друг за дружку – педрила московский ей визитку оставил… у них с Чантурией тоже какие-то общие интересы. Ну так пусть лучше фефёла в Москве бедрами покрутит, чем по больнице шастать, если хочешь знать. И безопасней. А то вдруг спросит, кукла резиновая: «Куда же подевался это… вчера еще был… друг семьи?!». Ее, если хочешь знать, и уговаривать не пришлось. Она, Маринка, только намекнула, даже не намекнула, а предложила вслух: мол, не исключено… А кукла ВАША, если хочешь знать, в момент сорвалась. И правильно! Один мужик на койке в гипсе, другой – в бегах, здесь ловить нечего, вот и…

– Координаты оставила? Московские?

– У-умный ты, дядя! Что ты кушаешь, дядя, что такой умный? Я же ей визитку дала. Этот педрила московский визитки оставлял, как… как собачка на прогулке – на каждом углу, если хочешь знать.

– А еще есть?

– Что? Визитка? Нет. Последнюю отдала. Не веришь, дядя? Вот те крест!

– Верю, верю, тетя…

Не верю, само собой. Кажется, нимфоманочка-Мариночка вообразила себе невесть что. И ведь как оперативненько дорожку расчистила!

Резо: «Я Марине скажу… Марина девочку хорошо пристроит».

Марина: «Глаз я на тебя положила, потому что… вот».

Да нет, чего там, нормальная девка! И жизнь спасла, что немаловажно, если можно так выразиться. Коли на то пошло, кодекс порядочности у нее попрочней будет, чем у тезки-Сандры. Одна – полу шлюшка. Другая – чистюля из верхнего эшелона. Но одна – привязалась и готова хоть с топором наперевес. А другая – ну-ка, вспомним: Арик, я, Швед, теперь Москва… Кукла-журавлик. Кукла – это: сверху-снизу по настоящей купюре, а внутри простая бумага. М-да, кукла.

Не мне судить. Куклам тоже жить надо. И к Лийке я отношусь не хуже, чем к Шведу, а вот поди ж ты – приспичило Сереге в куклы поиграть. Не мне судить, не мне винить. У каждого свой путь.