Русский транзит

Как же она меня с ковра на постель перекантовала? Есть женщины в русских селеньях!

Костюм высох, деньги высохли.

Я принял контрастный душ. Оделся. Растолкал Маринку. Она никак не желала просыпаться. Потом подскочила:

– Который час?!!

– Понятия не имею. Нет часов.

– Ой, блин!!! Убьют меня!!!

Обычное преувеличение. Подумаешь – не явилась в срок на заранее назначенные процедуры: вибромассаж и так далее. Клиенты привыкли ждать – терпеливо и безропотно. Страна такая! Да и Маринкин образ жизни подразумевал некоторую беспорядочность и распустяйство. Это ведь только у нас с ней и, пожалуй, только на вчерашнюю-позавчерашнюю ночи сложились на редкость целомудренные отношения. Обычно же… что я, не знаю образ жизни и распорядок дня питерских путаночек?!

Однако Маринка заторопилась всерьез и даже на процедуру «должна же я глаза в порядок привести» затратила не больше пяти минут. «Убьют меня!».

Вряд ли. А меня – могут.

Мы еще были вместе, в одной квартире, но уже раздельно: каждый думал о своем.

– Подбросишь до метро, дядя?.. Ах, да…

Что да, то да. Теперь не на чем. Ладно, вместе выйдем, частника поймаем. На бегу, на ходу сговорились, что вечером встречаемся здесь же, у Маринки. Точно? Точно! И Шведа чтобы на этот раз не забыла предупредить. А как же! Точно? Точно! Ну, смотри у меня, тетя!

– Ты сам смотри у меня, дядя! Адрес запомнил? Не потеряешься?

Адрес запомнил. Не потеряюсь. Хотя… Откуда мне знать?

Маринке было куда спешить. Мне – тоже. Жаль, у нее телефона дома нет. Позвонить бы. Впрочем, при некотором навыке из любого автомата и без монетки…

– Лий! Бояров. Ты как?

…– Лийка умела разговаривать молча. У ее молчания разные интонации.

– В общем, если ты про машину, то не волнуйся. Мне Серега разрешил, я еще чуть покатаюсь и сам загоню в гараж.

– … – Лийка не волновалась за машину.

– Кстати, навестила бы ты Серегу напоследок. Он там, в больнице, совсем один. Мается. Навестила бы, а?

– … – Лийка не собирается навещать Серегу. Будь тот хоть один, хоть НЕ один. А Лийка крест поставила на нем. И зачем лишние нервы? И ей, и Сереге. Он сам решил. А она сама решила. Теперь у каждого своя дорога.

– Зря вы, ребята… Барабашку бы пожалели.

– … – Лийка Барабашку и пожалела, заранее его сбагрила за кордон, чтобы не травмировать. Лийка весьма благодарна Саше Боярову за участие, но прежнего не вернуть…

– Так ты визу получила? У тебя все в порядке?

– … – Лийка визу получила. В этом смысле у нее все в порядке. Не вхолостую съездила.

– А дома у тебя как? Помочь? Ну там… вещи, чемоданы, я не знаю…

– … – дома у Лийки нормально. Помощь не требуется. Особых тяжестей нет, пусть все остается новому владельцу, а она как-нибудь налегке! Лишь бы поскорее отсюда!

– Когда ты хоть выезжаешь? Проводил бы.

– … – Лийка выезжает скоро. Очень скоро. Чем скорей, тем лучше. Провожать не надо, спасибо.

– М-мда… Ну… До свидания, Лий…

– Нет уж! Прощай.

Прощай, значит. Что ж. Права. При всем нашем приятельстве, я прежде всего друг Сереги Шведа. Совесть чиста. Во всяком случае повторных покушений на неприкосновенность Лийкиной жилплощади не было, как выяснилось. Что же касается машины, то… совесть будет чиста.

Я набрал номер «Пальмиры», свой прежний рабочий телефон. Юрка откликнулся. Я узнал его по голосу. А он меня по голосу не узнал. Потому что я послушал-послушал Юркино «алё! алё! Пальмира! говорите!», и повесил трубку, не подав голоса.

Бывшая перламутровая, ныне бордовая «девятка» по всем параметрам уступает «вольво», но в какой-то мере утешит «безлошадного» по вине друга-Боярова Серегу Шведа.

Бордовая «девятка» по-прежнему отдыхала во внутреннем дворике «Пальмиры». Обойдя ее, я скользнул к черному ходу, занял позицию в коридорчике – невидимый и неслышный. Ловил звуки оттуда, из бара. Крепыш-швейцар на дверях должен стоять, Юрка должен готовиться к очередному рабочему дню: вот-вот пора открываться. Значит, ДОЛЖЕН сновать из бара в кладовку – по коридорчику. Картонные ящики с «Честерфилдом», «Мальборо», «Винстоном». Упаковки с пивом (не «Туборг» теперь, ну на худой конец и «Левенброй» сойдет). Коньяк, сыры, колбасы. Я-то в бытность швейцаром, естественно, помогал перетаскивать груз, но то – я, свой в доску. А крепыш – новенький. Юрка его сразу не допустит в святая святых, сам будет пыхтеть. Пыхти, пыхти, Юрок! Ты мне нужен один, без свидетелей.

Он и появился. Один. Без свидетелей. Сначала туда, в кладовку. Потом оттуда, пыхтя, еле удерживая сразу три коробки с сигаретами, поставленные друг на дружку. Вернее… Оттуда он выйти не успел – я сделал шаг наперерез, мягонько вдвинул его вместе с коробками назад, в кладовку и прикрыл за собой дверь.

Юрка было чертыхнулся, но почему-то шепотом. Да не «почему-то», а из чувства самосохранения. Само собой, сквозь коробки он меня не видел, но как-то сразу понял… И понял также, что шепотом лучше. Иначе: крикнет и – замолчит. Надолго.

Жив остался. Я. Да. А вот Тихона убили. Хоп!

Юрка выдавил из себя эту новость первым делом. Знал, что остальное волей-неволей отойдет на второй план.

Я машинально вытряхивал из него то, что намеревался вытряхнуть, когда шел в «Пальмиру»: да, он заказывал вчера столик; да, он предупредил – не для кого-нибудь там, а для Саши Боярова; да, мэтр был в курсе… кто еще?… ну официанты… ну, Степка-солист; нет, ничего он не знает про пятерых боксеров, он же в баре, он же в десять закрывает – Саша Бояров помнит же, сам же совсем недавно…

Саша Бояров помнит. И Юрка помнит. Юрка также помнит, что совсем недавно в кладовке, вот тут, тут, был убит Борюсик Быстров неким Грюнбергом… А теперь тут, тут трепыхается он, Юрка, и Саша Бояров покруче Грюнберга будет. Даром что вместе работали. Ведь работали вместе, но сдал Юрка вчера Сашу Боярова неизвестным боксерам.

Не сдавал он, не сдавал! Он только сказал, что столик не кому-нибудь, а… Знать не знает он, Юрка, никаких боксеров. Понятия не имеет – ольгинские то парни или комитетчики… или бойцы Мишани Грюнберга! Христом-богом!

Да, все что было вытряхнул. Но машинально. А в голове металась одна мысль: Тихон! Случайно ли, намеренно – Юрка выбил меня из колеи. Он продолжал задушенным голосом излагать: Тихон отсюда поехал к своей ласточке и… не доехал (был один, без телохранителей, как-никак в гости к даме!) – в два часа ночи жильцы с первого этажа вызвали милицию: стреляют в подъезде! Никто, конечно, не высунулся. И бабенка тихоновская тоже притаилась тише мыши. Менты примчались – у лифта лежит Тихон. Труп. Шесть пуль всажено. Лужа громадная, ошметки кровавые. Менты на полные обороты включились, ночью же повязали тех бойцов, что Тихона днем сопровождали, – с постели подняли и тепленькими увезли. Где не надо они, менты, лихо работают. При чем здесь тихоновская охрана! А с утра началось! Вся команда собралась, объехала гостиницы в поисках чечни, никого не нашли. Похоже, Джемал с кунаками сделал дело и рванул из города. Тогда пошло-поехало: парни двинули по ресторанам, рынкам, закатили разборку всем черным – и прутья железные в ход пошли, и кастеты… только на глаза попадись кто со знойного Юга! Омоновцы, конечно, тут как тут – целыми автобусами. Всех карманников, мелкую фарцу будто ветром сдуло…

Да-а… Новость о Тихоне перебила все мои выяснения о вчерашнем побоище в «Северной Пальмире». Тут покруче побоище! Я, разумеется, не карманник, не мелкая фарца, но похоже, что лучшее сейчас – это если и меня ветром сдует. Куда подальше. Подальше от Питера. Не до собственных разборок. Тихон в корне ошибочно вел разговор с чеченцами у «Астории», понадеялся на свою внушительность, на грозный вид, на габариты. Ну так в крупномасштабную мишень проще попасть. А нажать на курок – особой силы не требуется. Требуется лишь беспредел в голове, чеченцы же и есть беспредел.

Но не от них я вдруг решил бежать. Скорее, к ним. То есть в Москву. Я не Тихон, я худо-бедно разберусь с чечней по-своему, если приспичит. Но! Взяли охрану Тихона, взяли тех, кто был с ним рядом. А я был радом. Более того! Я еще и вдвоем с ним был не далее как вчера. Свидетелей полным полна коробочка. Милиция поднята на ноги, омоновцы шустрят. Запросто напорешься и отмазывайся потом.