Некуда

Розанов молча отошел к другому окну и стал смотреть на грязную улицу.

– Кто зовет Бахареву? – спросил новый голос.

Розанов оглянулся и на пороге дверей залы увидел Бертольди. Она почти нимало не изменилась: те же короткие волосы, то же неряшество наряда, только разве в глазах виднелось еще больше суетной самоуверенности, довольства собою и сознания достоинств окружающей ее среды.

– Здравствуйте, Бертольди, – произнес доктор.

– Ах, Розанов! вот встреча!

– Неожиданная?

– Да. Вы хотите видеть Бахареву. Я скажу ей сейчас.

Бертольди повернулась и исчезла.

Розанов видел, что Бертольди что-то как будто неловко, и, повернувшись опять к окну, стал опять смотреть на улицу.

Через две минуты в комнату вошла Лиза и сказала:

– Здравствуйте, Дмитрий Петрович!

Розанов радостно сжал ее руки и ничего ей не ответил.

– Как давно… – начала было Лиза.

– Очень давно, Лизавета Егоровна, – подтвердил доктор.

– Как это вы вспомнили…

– Я никогда не забывал, – отвечал Розанов, снова сжав ее руки.

– Ну, пойдемте ко мне, в мою комнату; я нездорова и, кажется, совсем разболеюсь с этою перевозкою.

– Вы очень переменились, – заметил Розанов.

– Худею, стареюсь.

– Не стану лгать, – и похудели и постарели.

– Часто хвораю, – отвечала спокойно Лиза и, еще раз позвав за собою Розанова, пошла впереди его через переднюю по коридору. Вдоль темного коридора Розанов заметил несколько дверей влево и, наконец, вошел за Лизою в довольно большую комнату, окрашенную желтою краскою.

В этой комнате стоял старенький, вероятно с какого-нибудь чердачка снесенный столик, за которым, стоя, ели из деревянной чашки три прехорошенькие горничные девушки. С ними вместе помещался на белой деревянной табуретке, обедал и, по-видимому, очень их смешил молодой человек в коричневом домашнем архалучке.

Проходя мимо трапезующих, Розанов взглянул на молодого господина и, остановясь, вскрикнул:

– Ба, Белоярцев!

Белоярцев положил на стол ложку, медленно приподнялся, обтер усики и, направляясь к Розанову, произнес с достоинством:

– Здравствуйте, Дмитрий Петрович.

– Какими вы судьбами здесь?

– И волей, и неволей, и своей охотой, батюшка Дмитрий Петрович, – отвечал Белоярцев шутя, но с тем же достоинством. – Вы к Лизавете Егоровне идете?

– Да, – отвечал Розанов.

– Ну, там мы увидимся, – произнес он, пожимая руку Розанова.

Доктор направился в дверь, которою вышла Лиза.

Здесь опять ему представился новый коридор с четырьмя дверями, и в одной из этих дверей его ожидала Лиза.

– Что это, Лизавета Егоровна? – недоумевая, спросил шепотом Лизу Розанов.

– Что? – переспросила его она.

– Как эта… тут что же?.. Ваша комната?

– Да, это моя комната: входите, Дмитрий Петрович.

– Вы тут как же? нанимаете, что ли?

– Да, нанимаю.

– Со столом?

– Да…

– Что вы так далеко забрались?

– От чего же далеко?

– Ну, от города.

– А что мне город?

– И дорого платите здесь?

– Нет, очень дешево. Мы наняли весь этот дом за восемьсот рублей в год.

– На что же вам весь дом? – спросил с удивлением Розанов.

– Жить, – отвечала ему, улыбаясь, Лиза.

– Да; но кто же ваш хозяин?.. у кого вы здесь живете?

– Сами у себя. Что это вас так удивляет?

– Да кто же у вас хозяин?

– Ах, никто особенно не хозяин, и, если хотите, все хозяева. Будто уж без особенного антрепренера и жить нельзя!

– Лиза! – позвала, отворив дверь, Бертольди, – скажите, не у вас ли я оставила список вопросов?

– Не знаю, – в таком хаосе ничего не заметишь; поищите, – лениво проговорила, оглядываясь по комнате, Лиза.

Бертольди впорхнула в комнату и начала рыться на окне.

– Ну что, как вы нынче живете, mademoiselle Бертольди? – спросил ее Розанов.

– Весьма хорошо, – отвечала она.

– Над чем работаете?

– Над собою.

– Почтенное занятие.

– А вы давно в Петербурге? – обратился Розанов к Лизе.

– Да вот уже третий год.

– Удивительное дело; никогда и не встретились. Вы где же жили?

– В разных сторонах, Дмитрий Петрович.

– Папа ваш умер?

– Умер.

– Ну, а матушка, а сестра?

– Сестра вышла замуж и, кажется, здесь теперь.

– А вы не видаетесь?

– Нет, не видаемся.

– За кого же вышла Софья Егоровна?

– За какого-то австрийского барона Альтерзона.

– Хороший человек?

– Не видала я его.

– Ну, а мать Агния?

– Тетка жива.

– И более ничего о ней не знаете?

– Ничего не знаю.

– Кто это такая, Лиза, мать Агния? – спросила Бертольди.

– Сестра моего отца.

– Что она, монахиня?

– Да.

– Каких антиков у вас нет в родстве!

Лиза ничего не отвечала.

– Ну, а что же вы меня ни о чем не спросите, Лизавета Егоровна: я ведь вам о многом кое о чем могу рассказать.

– В самом деле, как же вы живете?

– Да я не о себе; я служу.

– При университете?

– Нет, при полиции; mademoiselle Бертольди когда-то предсказала мне сойтись с полицией, – судьба меня и свела с нею.

– Что же вы такое при полиции?

– Я полицейский врач этой счастливой части.

– Вот как!

– Да, Лизавета Егоровна, – достиг степеней известных. – А вы знаете, что Полина Петровна и Евгения Петровна с мужем тоже здесь в Петербурге?

– Нет, не знала, – равнодушно проговорила Лиза.

– Что это такое, Лизавета Егоровна? – произнес с тихим упреком Розанов. – Я думал, что обрадую вас, а вы…

– Я очень рада… Зачем же здесь Женни?

– Ее муж получил тут место очень видное.

– Вот как! – опять еще равнодушнее заметила Лиза.

– Да, он пойдет. Они уж около месяца здесь и тоже устраиваются. – Мы очень часто видимся, – добавил, помолчав, Розанов.

– А что Полинька?

– Она живет.

– С вами? – неожиданно спросила Бертольди.

Розанов сначала немножко покраснел, но тотчас же поправился и, рассмеявшись, отвечал:

– Нет, не со мною. Я живу с моею дочерью и ее нянькою, а Полина Петровна живет одна. Вы не знаете – она ведь повивальная бабка.

– Полинька акушерка!

– Как же: у нее дела идут.

– Это не диковина, – вставила Бертольди.

– Ну, однако: не так-то легко устроиться в этом омуте.

– Если заботиться только о своей собственной особе, то везде можно отлично устроиться.

Розанов промолчал.

– Другое дело жить, преследуя общее благо, да еще имея на каждом шагу скотов и пошляков, которые всему вредят и все портят…

Прежде чем Бертольди могла окончить дальнейшее развитие своей мысли, в дверь раздались два легкие удара; Лиза крикнула «войдите», и в комнате появился Белоярцев.

Он вошел тихо, медленно опустился в кресло и, взяв с окна гипсовую статуэтку Гарибальди, длинным ногтем левого мизинца начал вычищать пыль, набившуюся в углубляющихся местах фигуры.

– У нее много практики? – равнодушно спросила Лиза.

– Есть, то есть, я хотел сказать, бывает; но у ней есть жалованье и квартира при заведении.

– Это у кого? – сквозь зубы спросил Белоярцев.

– У Полиньки Калистратовой, – ответила Бертольди. – Вы знаете: Розанов говорит, что она акушерка и отлично устроилась, а я говорю, что, заботясь только о самом себе, всякому очень легко устроиться. Права я?

– Разумеется, – ответил сквозь зубы Белоярцев.

– Ну, а вы, Белоярцев, что поделываете?

– Работаем, Дмитрий Петрович, работаем.

– Вы видели его последнюю работу? – спросила Бертольди, тряхнув кудрями. – Не видели?

– Не видел.

– И ничего о ней, не знаете?

– Не знаю.

– Ничего не знаете об «Отце семейства»?

– Не знаю же, не знаю.

Бертольди захохотала.

– Что это за работа? – спросил Розанов.

– Так себе, картинка, – отвечал Белоярцев: – «Отец семейства», да и только.

– Посмотрите, так и поймете, что и искусство может служить не для одного искусства, – наставительно проговорила Бертольди. – Голодные дети и зеленая жена в лохмотьях повернут ваши понятия о семейном быте. Глядя на них, поймете, что семья есть безобразнейшая форма того, что дураки называют цивилизациею.