Дни моей жизни

21 февраля. Были у меня здесь Лида и Коля. Лида стяжала ненависть Детгиза своей статьей «Рабочий разговор»^{1}. Теперь будет вынесена резолюция Союза Писателей, будто Лида ведет какую-то антипартийную (!?) линию. Коля уезжает в Малеевку. Любовь читателей к его книге «Балтийское небо» огромна — и библиотекарша, и парикмахерша: «Неужели это ваш сын!? Ах, какая прелесть, какой чудесный роман!»

21 марта. Был вчера у Федина. Он с восхищением говорит о рассказе «Рычаги» (в «Лит. Москве»). «То, что описано в „Рычагах“, происходит во всей стране, — говорит он. — И у нас в Союзе Писателей. Когда шло обсуждение моей крамольной книги „Горький среди нас“, особенно неистовствовала Шагиням Она произнесла громовую речь, а в кулуарах сказала мне: „великолепная книга“. Ну чем не „рычаг“»!^{2}

Вечером я был у Каверина, коего сегодня выбранили в «Правде»^{3}. Он, конечно, угнетен, но не слишком. «Мы будем продолжать „Лит. Москву“ — во что бы то ни стало». Читал мне отрывки из своей автобиографии. Оказывается, его отец был военный капельмейстер, считавший военный быт нормой человеческою поведения. В доме он был деспот, тиран. И в свою автобиографию Вениамин Александрович хотел ввести главу «Скандалы». Я его отговорил: нельзя слишком интимничать с современным читателем…

27 мая. В жизни моей было много событий, но я не записывал их в эту тетрадь. После того как пропали десятки моих дневников, я потерял вкус к этому занятию. События были такие: 30 марта праздновали мой юбилей. 75 лет!

Юбилей мой удивил меня нежностью и лаской — количеством и качеством приветствий. Поздравляли меня — меня!!! — и Университет, и Институт Горького, и Академия Наук — и «Крокодил», и «Знамя», и «Новый Мир», и Пушкинский Дом, и сотни детских домов, школ, детских садов, — и я казался себе жуликом, не имеющим права на такую любовь. Конечно, я понимал, что это — похороны, но слишком уж пышные, по 1-му разряду. Все в Союзе Писателей думали, что меня будут чествовать по 3-му разряду (как и подобало), но столпилось столько народу (в Доме Литераторов), пришло столько делегаций, выступали такие люди (Федин, Леонов, Образцов, Всеволод Иванов и т. д.), — что вышли похороны 1-го разряда. В качестве честолюбивого покойника я был очень счастлив и рад.

Второе событие: орден Ленина и его получение в Кремле — вместе с Никитой Хрущевым.

Хрущев сказал: «Наконец-то я вижу злодея, из-за которого я терплю столько мук. Мне приходится так часто читать вас своим внукам».

Третье событие: я был приглашен правительством вместе с писателями, художниками, композиторами — на банкет под открытым небом. Ездил на правительственную дачу — затоведник — слушал речь Хрущева, длившуюся 4½ часа.

18 июня. Часа в два звонок. Вадим Леонидович Андреев. В первый раз я видел его в 1903 году, в детской колясочке. С тех пор прошло всего 54 года. Потом — на даче в Ваммельсуу (1908–1916), потом в Ленинграде в 1917-м — ровно 40 лет назад. В первый раз мне показывала его «дама Шура» — в колясочке, ему было не больше полугола. Сейчас это седоватый высокий мужчина, с узким лицом, живыми глазами — с печатью благородства, талантливости и — обреченности. Он позвонил мне — из Дома творчества — и через 10 минут был у меня. Мы сели на балконе, и он стал рассказывать мне свою фантастическую жизнь. Читает он стихи старинным петербургским напевом, как и его сверстник, Коля Чуковский. Американцы в массе своей ему ненавистны: девочки распутны, мальчишки — кретины. Теперь у девочек мода: мужская рубашка, без штанов или юбки, — «это более неприлично, чем нагота». Рассказывал об Алексее Ремизове — стал в 80 лет писать превосходно, пронзительно, без прежних выкрутас. Юрочка Анненков женился на молоденькой, прислал на какой-то конкурс рассказ (под фамилией Тимирязев) и получил первую премию и т. д. В литературном мире Андреев знает все обо всем — и о Заболоцком, и о Дудинцеве, и о Пастернаке, и о Бунине, и о разных американских писателях. Впечатление произвел он чарующее.

30 июня. Был у Казакевича. Остроумен, éдок по-прежнему. Говорили о Федине — и о его выступлении на пленуме. Федин с огромным сочувствием к «Лит. Москве» и говорил (мне), что, если есть заслуга у руководимого им Московского отделения ССП, она заключается в том, что это отделение выпустило два тома «Лит. Москвы». А потом на пленуме вдруг изругал «Лит. Москву» и сказал, будто он предупреждал Казакевича, увещевал его, но тот не послушался и т. д. Я склонен объяснять это благородством Федина (не думал ли он таким путем отвратить от «Лит. Москвы» более тяжелые удары), но Казакевич говорит, что это не благородство, а животный страх. Тотчас же после того, как Федин произнес эту свою «постыдную» речь, — он говорил Зое Никитиной в покаянном порыве: «порву с Союзом», «уйду», «меня заставили» — и готов был рыдать. А потом выдумал будто своим отречением от «Лит. Москвы», Алигер и Казакевича он тем самым выручал их, спасал — и совесть его успокоилась. «А все дело в том, — говорит Казакевич, — что он стал бездарно писать, потерял талант, растерялся — и захотел выехать на кривой».

23 июля. Кажется, я могу предаться мечтам — они накануне реализации. Мне кажется, что к осени у меня за гаражами возникнет просторное здание — не только библиотека, но и читальня и дом детской книги. Чуть только начнут выводить стены, я обращусь ко всем писателям: к Кассилю, Маршаку, Барто, Михалкову — с просьбой прислать в библиотеку свои портреты, чтобы дети видели своих авторов.

25 июля. Сегодня величайшее событие: я послал Клару и П.Медведева в Одинцово на склад за домиками. Когда они приехали, Филатов позвонил при них заведующему, и на складе разрешили приехать завтра — внести деньги и… получить домик. Сам по себе он стоит 20 500, но всякие причиндалы к нему еще 5 000 р.

В газете «Советская культура» напечатано, что строить библиотеку мне помогает Литфонд^{4}. Вздор!! Литфонд до сих пор только мешает мне и тормозит мое дело.

29 июля. Весь «домик» находится у меня на участке. Медведев сложил множество досок, дверей, потолков, стен, плиток для крыши на траве под деревьями — и я так обрадовался этому будущему библиотечному зданию, что дал грузчикам вдвое больше, чем они запросили. Пришли клиенты библиотеки — 10—12-лет-ние дети и с радостью помогли грузчикам разостлать брезент.

Вчера я пошел к Лидину — в чудесном настроении, и вдруг он сообщил мне, что на сегодняшнем заседании Литфонд рассматриваемое «ходатайство» (ходатайство!) о постройке на арендуемом мною участке библиотеки — и намерен мне отказать, Т. к. арендатор не имеет права строить что бы то ни было на арендуемой земле. Оооо!

Что мне делать?

30 июля. Чиновники Литфонда не хотят библиотеки. Им плевать, что вчера библиотека обслужила больше 70 детей. Вчера я привел на свою строительную площадку Леонида Макс. Леонова — он осмотрел мой стройматериал и сказал: «дрянь». Это, конечно, верно; по сравнению с немецкими и финскими домиками наш домик позорно сучковат, кое-какист, сработан с полным неуважением к делу, хамски и наплевательски. Но ведь для того, чтобы не было в России таких бесстыжих и бесчестных работников, я и строю свою библиотеку. Конечно, я пригласил Леонова не для суждения о качестве материала, а для того, чтобы он отстоял мое право на постройку библиотеки. Но он ускользнул, говоря: «Я в отпуску; посоветуйтесь с Сурковым. С Сурковым». И ушел.