Мучные младенцы

Он попробовал еще раз. Теперь он разделил младенцев попарно и попытался разместить их так, чтобы все это напоминало вечеринку.

Саймон стащил еще одну карточку с соседнего стола. Зачеркнув аккуратную подпись «Измерение длины волны лазерного излучения», он перевернул табличку и на обратной стороне написал:

«Туссовка».

Саймон сомневался, что это слово пишется именно так. Да и на веселую вечеринку это не походило. Он попытался оживить происходящее, разложив мучных младенцев в более интересных позах. Но, так или иначе, зрелище разочаровывало: они упрямо представляли собой восемнадцать мешков с мукой, сваленных как попало.

Отказавшись от своей затеи, Саймон решил попробовать нечто противоположное. На этот раз он разложил кукол строгими рядами и на новой карточке написал: «Ботаники доктора Фелтома».

Тоже ничего особенного.

И тут ему в голову пришла гениальная мысль. Позаимствовав карточку с подписью «Проект невесомости Хокинга», он написал на обороте: «Лучший гол Саймона Мартина», после чего принялся воссоздавать это великое событие с помощью мучных младенцев и обертки от шоколадного батончика, которую он подобрал с пола и скомкал, чтобы использовать вместо мяча.

Сначала он расставил по местам трех нападающих, затем четырех полузащитников и трех защитников. Покончив с одной командой, он взялся за другую.

В тот знаменательный день он играл глубоко в защите, но в нужный момент совершил умопомрачительный рывок и, обойдя защитников противника изящными зигзагами, провел мяч по флангу, чтобы послать его пушечным выстрелом с самого края штрафной площадки прямо в угол ворот. Вратарь его даже не заметил, а Саймон не успел уклониться от неизбежного столкновения со свободным защитником, похожим на косоглазого быка.

Захваченный воспоминаниями, он воспроизвел последние моменты игры, передвигая младенцев по столу.

— Брумм! Брумм! Пау!

Два мешка столкнулись, и мука засыпала все вокруг.

Стол, может, и стоял в отдалении, но невидимым он не был. Мистер Хайем налетел на Саймона в считанные секунды.

— Мука! Повсюду мука! Что с тобой, Саймон Мартин? Такого я даже от тебя не ожидал!

Саймон был оскорблен. Он ведь просто выполнял распоряжения.

Мистер Хайем крутился как бешеный волчок.

— Ты только посмотри! — кричал он. — Посмотри на это! Мука оседает на цилиндрах повышенного давления Бернштейна! И на синтезаторе речи Баттерворта! Смотри, вот оставлю тебя после уроков, Саймон Мартин.

— Не раньше пятницы, — сообщил ему Саймон ледяным от обиды голосом.

— Значит, в пятницу. И не надейся, что я забуду. Я…

Мистер Хайем запнулся на полуслове.

— Она перемещается в сторону прибора для очистки воды Тагвелла.

Он повернулся к Саймону.

— Немедленно унеси отсюда эти мешки!

— Но…

— Я сказал — немедленно!

Мистер Хайем был в такой ярости, что Саймон не посмел ослушаться. Он быстро сгреб всех младенцев, включая своего, обратно в мешок.

— Быстрее! Пошевеливайся! Уноси их отсюда! Живее!

Все еще хмурясь, Саймон потащил мешок к двери.

— Но куда же мне…

У мистера Хайема и так забот хватало.

— Просто унеси, и все! И подальше! Можешь хоть в клочья их разнести. Только вынеси их из этого здания! Сейчас же!

Волоча за собой тяжелую ношу, Саймон послушно поплелся обратно, мимо других лабораторий. Проходя через стеклянные двери, он не позаботился о том, чтобы хоть немного приподнять пластиковый мешок, и тот цеплялся за все пороги. Мучная дорожка, которую он оставлял после себя, с каждым шагом становилась все белее и шире.

Уже на выходе из корпуса он столкнулся в дверях с мисс Арнотт.

— Почему ты не в классе? — спросила она. — Звонок на урок прозвенел уже несколько минут назад.

Саймон не спешил с ответом. Он мог заявить, что ему поручено доставить мучных младенцев на ЭКСПО. Только вряд ли она поверит ему — он двигался явно в противоположном направлении.

Он мог заявить, что ему поручено доставить их обратно в класс, но она вполне способна увязаться за ним до самого кабинета. Подобно средневековому гонцу, который знал, что за плохое известие его могут казнить, Саймон не готов был взять на себя роль горевестника и вернуть мучных младенцев мистеру Картрайту.

Или… Он мог промолчать. Как всегда.

И он, как всегда, промолчал.

Мисс Арнотт пощупала рукой свою сумочку, желая удостовериться в том, что пузырек с аспирином при ней.

— Мне очень жаль Саймон, но у меня нет выбора. Я вынуждена оставить тебя после уроков за прогул.

— Только в следующий понедельник, — предупредил ее Саймон. — На этой неделе у меня все дни расписаны.

— О, Саймон! — сказала мисс Арнотт, сжав пальцами виски в тех местах, где обычно зарождалась ее головная боль.

— Ничего страшного, — великодушно успокоил ее Саймон. — Я не против. — И это была чистая правда. Между объяснением и наказанием он всегда выбирал наказание. Так было проще.

— Значит, в следующий понедельник.

Угрюмый, как Санта-Клаус среди лета, Саймон кивнул, взял свой мешок и поплелся дальше по коридору. Мисс Арнотт сделала шаг в сторону, чтобы пропустить его вперед.

И увидела мучную дорожку.

— Саймон…

— Да, мисс Арнотт?

Но она уже бежала в учительскую за водой для своих таблеток. Саймон задержался, разглядывая ее следы на мучной дорожке. Нечто — неважно, предвидение это было или предчувствие — подсказывало ему, что мисс Арнотт у них надолго не задержится. Женщина теряла самообладание, это было очевидно. А для учителя, размышлял он уже на ходу, самообладание — предмет первой необходимости. С восьми пятнадцати и до шестнадцати пятнадцати учитель без него никуда. Саймон остановился, чтобы произвести сложный расчет на пальцах. Восемь часов. На первый взгляд, страшное дело, но если подумать, только третья часть суток. Восемь жалких часов. Если мисс Арнотт не выдерживает даже этого, то увольняться и заводить ребенка ей точно не стоит. Вот это, по мнению Саймона, настоящая работа. Суточная смена. Каждый день. И так лет двадцать. Без перерывов на обед. Без выходных. По сравнению с этим день рождения Гиацинт Спайсер — лишь краткий миг в жизни поденки. Участь родителя, скорее, — пожизненное наказание. Если бы много лет назад его родная мать, вместо того чтобы отправиться в роддом и завести себе ребенка, взяла да и зарезала кого-нибудь хлебным ножом, сейчас бы она уже вышла на свободу. А за хорошее поведение ее могли бы освободить и досрочно.

Саймон вытащил свою куклу из пластикового мешка и задумчиво уставился на нее. Чем больше он размышлял, тем удивительнее казался ему тот факт, что люди вообще заводят детей. Это опасно, вне всякого сомнения. Это ложится тяжкой ношей на плечи родителей. Связывает по рукам и ногам. Накладывает определенный отпечаток. Окружающие начинают казаться подозрительными и невыносимыми. Работа учителя по сравнению с этим — увеселительная прогулка. Саймона уже не удивляло, что его отец сбежал. Удивительным было то, что он продержался так долго: тысячу восемь часов. Это же в два раза дольше, чем Саймон ухаживал за мучным младенцем. А мать! На ее счету уже сотни тысяч часов! Она же просто мать-героиня! Да что там — святая!

— Ее, наверное, уже тошнит от меня, — сказал он своей кукле.

Но это было не так, и он знал об этом. Его слова отозвались в коридоре слабым эхом. В глубине души Саймон знал, что, несмотря на самые идиотские выходки — вроде того случая, когда он скормил бабушкин парик овчарке Туллиса или швырнул кактус в Гиацинт Спайсер, — мать очень любит его. В этом-то вся беда.

— Вот так и работает эта ловушка, — объяснял он своей кукле. — Так она и затягивает тебя. Сперва ты ничего не знаешь. А потом уже слишком поздно.

Он замолчал.

— Если только у тебя нет паруса…

Парус…

Его отец…

Саймон уселся на мешок с младенцами, пышно раздавшийся под его весом, как в уютное гнездышко. Он напряженно думал.

Его отец.

Он произносил эти слова на разный манер, словно пробуя их на вкус.