Создания света — создания тьмы

Мегра ждала девяносто три дня, прежде чем смогла получить право посещения Ярмарки. Очередь была бесконечной — сюда сходились, съезжались, слетались толпы, жаждущие удовольствий и разнообразия, разнообразия, разнообразия… На всем Блисе не осталось места для другой Ярмарки. На беззаботном и ярком мире вообще ни для чего не осталось места. Здесь только четырнадцать городов, но они занимают все четыре континента — от одного кремового моря до другого. Они зарываются глубоко в землю, тянутся под водой, высятся в небо. Они давно единое целое, но каждый из них имеет свое собственное правительство, свои традиции и законы. Поэтому их — четырнадцать.

Город Негры — Калган. Здесь она ухаживает за жизнью кричащей и новой, а иногда за жизнью стонущей и старой, жизнью всех форм и всех оттенков. Генетический код давным-давно конструируется по желанию родителей и хирургически подставляется в ядро оплодотворенной клетки, и Мегра часто может видеть результат самых странных фантазий. Но все, чего пожелали несколько старомодные родители Мегры, это произвести на свет куклу с небесно-голубыми глазами и силой дюжины мужчин, так чтобы дочка могла сама о себе позаботиться.

Однако после вполне успешной заботы о себе в течение восемнадцати лет Негра решила, что пришло время внести свой вклад в дыхание Жизни, дыхание, заставляющее двоих стремиться к бесконечности. И она выбрала для своего стремления краски и романтику Ярмарки. Жизнь — ее профессия и религия, и она очень хочет служить ей, чем только сможет. Впереди — месяц отпуска. Все, что ей теперь нужно, это найти второго…

* * *

Вещь-что-плачет-в-ночи поднимает голос в своей тюрьме без решеток. Она завывает, кашляет, бормочет и причитает. Она заперта в серебряном коконе флуктуирующих энергий, опутана невидимой паутиной в тайном месте, никогда не знавшем дневного света.

Принц-Который-был-Тысячей щекочет ее лазерными уколами, купает в гамма — лучах, пичкает ультразвуком и инфразвуком.

Она замолкает, и на мгновение Принц отрывается от приборов, зеленые глаза его расширяются и уголки тонких губ тянутся вверх за улыбкой, которой никогда не достигают.

Она опять начинает вопить.

Принц скрипит зубами и откидывает с головы темный капюшон.

Его волосы — нимб червонного золота в сумерках Места-без-дверей. Он смотрит на почти различимую тень, что корчится перед ним. Он так часто проклинал ее, что его губы механически выталкивают эти слова еще и еще раз.

Десять столетий он старается убить ее, а она все живет.

Он скрещивает руки на груди, опускает голову и исчезает. Темная вещь рыдает внутри света и тьмы.

* * *

Мадрак наполняет стаканы.

Фрамин долго и пристально рассматривает вино на свет, пьет. Мадрак наливает еще.

— Ни жизни, ни чести, — вздыхает Фрамин.

— Ты же никогда по-настоящему не поддерживал программу.

— И что толку? Ни жизни, ни чести.

— Весьма поэтично… Фрамин поглаживает бороду.

— Я ничему и никому не могу быть предан полностью.

— В этом твое несчастье, мой бедный Ангел Седьмой Станции.

— Этот титул погиб вместе с ней.

— В изгнании аристократия всегда стремилась сохранить хотя бы свои титулы.

Взгляни на самого себя темноте, и что увидишь?

— Ничего.

— Вот именно.

— И что из этого?

— Ничего. Тьма.

— Я не вижу смысла в твоих словах.

— Во тьме это неудивительно, воин-священник.

— Перестань говорить загадками, Фрамин. В чем дело?

— Зачем ты искал меня?

— У меня есть последние данные о численности населения. Похоже, оно приближается к Критической Точке — той, что никогда не наступает. Хочешь взглянуть на них?

— Нет. Я в этом не нуждаюсь. Что бы там ни было, ты прав.

— Ты чувствуешь это в приливах и отливах Энергий? Фрамин кивает.

— Дай-ка мне сигарету, — говорит Мадрак. Фрамин щелкает пальцами и извлекает зажженную сигарету из воздуха.

— В этот раз будет нечто особенное, не просто отлив волны Жизни. Боюсь, идет взрывная волна.

— И что станет с этим миром?

— Я не знаю, Мадрак. Но уйду, как только буду знать.

— О?! Когда же?

— Завтра вечером, хотя бы для этого пришлось снова сыграть с Черной Волной. Мне лучше не откладывая удовлетворить свою тягу к смерти, предпочтительно, не покидая собственной пентаграммы.

— Кто-нибудь еще остается здесь?

— Нет. На Блисе всего двое бессмертных.

— Ты откроешь мне выход, когда будешь уходить?

— Конечно.

— Тогда я, пожалуй, задержусь на ярмарке до завтрашнего вечера.

— На твоем месте я бы не медлил. Ничего хорошего этот мир не ждет. Если хочешь, я могу открыть выход прямо сейчас. — Фрамин вновь щелкает пальцами и извлекает сигарету для себя. Потом замечает перед собой наполненный стакан и неторопливо осушает его. — Мудрее всего отправиться немедленно, — рассуждает он, — но мудрость есть следствие знания; а знание, откровенно говоря, есть следствие неразумных деяний. Поэтому чтобы умножить свои знания и стать мудрее, я тоже останусь еще на день.

— Значит, нечто особенное произойдет именно завтра?

— Да. Взрывная волна. Я чувствую приближение Энергий. Недавно было какое-то движение в том великом Доме, куда в конце концов уходит все живущее.

— Тогда мне тоже не помешает приобщиться к этому знанию, — усмехается Мадрак, — тем более, что всякое движение в том Доме задевает моего бывшего хозяина, Который-был-Тысячей.

— Ты цепляешься за обветшавшую преданность, могучий.

— Возможно. А тебе это на что? Зачем тебе множить свою мудрость такой ценой, Ангел?

— Мудрость самоценна. К тому же подобные вещи могут стать источником великой поэзии.

— Если смерть есть источник великой поэзии, то я предпочитаю бездарную. Кстати, о таких изменениях на Средних Мирах неплохо бы известить Принца…

— Я пью за твою преданность, могучий, однако согласись, наш бывший господин тоже приложил руку к теперешнему беспорядку.

— Твои мысли на сей счет мне известны. Поэт делает глоток и вдруг опускает стакан. Глаза его теперь заполняет один цвет, — зеленый. Черные точки зрачков и белки растворяются, исчезают, глаза становятся бледными изумрудами, и в каждом живет желтая искра.