На дальних мирах (сборник)

Дауду Барвани мучительно захотелось как-то сблизиться с особенным народом. Вдруг душевный контакт поможет одолеть свинцовую тягость бытия? Но этих пятерых окружала особая аура, непроницаемая оболочка чужеродности. Дауду не помогли его обычное дружелюбие и природная разговорчивость. Он молча передал мертвецов Мпонде, иммиграционному чиновнику.

Высокий лоб Мпонды блестел от пота; не замечая этого, он жевал нижнюю губу. Уронив бумаги, Мпонда поставил визу не на ту страницу паспорта; заикаясь, объяснил мертвецам, что документы будут задержаны до завтра.

— Утром паспорта будут доставлены в гостиницу курьером,— пообещал он, с излишней торопливостью отправляя гостей получать багаж.

Свою проблему Кляйн рискнул обсудить с одним-единственным человеком: социологом Фрамджи Джиджибоем, невысоким парсом из Бомбея. Джиджибой разбирался в непростой субкультуре мертвецов, насколько возможно для живого.

— Мне говорят, я должен это принять,— горячился Кляйн.— Как? Я не могу! Никак не могу. Она где-то там, жива и...

— Нет, мой друг,— оборвал его Джиджибой скупым жестом.— Не жива никоим образом. Ее просто вернули. Тебе нужно прочувствовать разницу.

К сожалению, в том, что касалось смерти Сибиллы, Кляйн ничего прочувствовать не мог. Мысль о Сибилле, навсегда ушедшей в другую плоскость существования, куда ему дороги нет, преследовала Кляйна. Найти ее, поговорить с ней, разделить непостижимый опыт ухода и того, что за смертью,— другой цели у него не осталось. Узы брака для него не распались, как будто Хорхе-и-Сибилла существовали по-прежнему.

Хорхе ждал писем от нее, но не дождался. Через несколько месяцев он стал разыскивать Сибиллу, тяготясь своей одержимостью. Хорхе нарушал предписанный этикет вдовства с каждым разом все грубее, мучаясь от стыда. Он метался от одного «ледяного города» к другому: Сакраменто, Бойс, Анн-Арбор, Луис-вилль — его нигде не приняли. С ним даже не захотели разговаривать. Друзья пересказывали слухи, будто ее надо искать среди мертвых Таксона, Роанока, Рочестера, Сан-Диего. Пустые разговоры, как выяснилось. В конце концов Джиджибой, имевший связи в мире вернувшихся, сообщил, что Сибилла живет в «ледяном городе» Сион на юго-востоке Юты. Не одобряя цели поисков, Д жиджибой не отказывал ему в помощи. В Сион Хорхе тоже не пустили, хотя и не проявили обычного бессердечия. Похоже, она и правда здесь.

Летом девяносто второго года Джиджибой сказал, что Сибилла покинула пределы «ледяного города». Ее видели в Ньюарке, Огайо, на городской площадке для гольфа «Мемориал Октагон» в компании хамоватого рыжего археолога по имени Кент Захариас. При жизни Захариас специализировался на строителях курганов — культуре Хоупвелл в долине реки Огайо.

— Новый поворот,— объяснил Джиджибой.— Не слишком неожиданный. Философия полного отделения от живых дает трещину. Мертвые появляются в большом мире как туристы: исследуют «пространство пересечения жизни и смерти», как они любят говорить. Очень, очень интересная перспектива, мой друг!

Кляйн немедленно вылетел в Огайо. Следуя за Сибиллой, он переезжал из Ньюарка в Чилликот, из Чилликота в Мариетту, из Мариетты в Западную Вирджинию, не попадаясь ей на глаза. След потерялся где-то между Маундсвиллем и Вилингом. Хорхе Кляйн ни разу не увидел Сибиллу.

Два месяца спустя ее встречали в Лондоне, позднее — в Каире, потом — в Аддис-Абебе...

В начале девяносто третьего года старый знакомый по Калифорнийскому университету, теперь работавший в университете Ньерере, Аруша, сообщил, что Сибилла отправилась на сафари в Танзанию, а через несколько недель собирается лететь в Занзибар.

Конечно. Целых десять лет она трудилась над докторской диссертацией о становлении арабского султаната Занзибара в начале девятнадцатого века. Работе все время что-то мешало: преподавательская деятельность, любовь, замужество, финансовые трудности, смерть и другие обязанности. У Сибиллы так и не нашлось времени посетить остров, которому она отдала столько сил. Теперь ей ничто не мешает, и почему бы наконец не побывать на Занзибаре? Разумеется, Сибилла летит на Занзибар. Там Кляйн ее и дождется, отправившись заблаговременно.

Проводив глазами такси, которыми воспользовались пятеро вновь прибывших, Барвани попросил Мпонду показать паспорта. Странные имена: Кент Захариас, Нерита Трейси, Сибилла Кляйн, Энтони Гракхус, Лоренс Мортимер. Махмуд Барвани так и не смог привыкнуть: без фотографий он бы и не понял, где мужчина, а где женщина. Захариас, Трейси, Кляйн... Да, Кляйн. Сверившись с запиской, прикрепленной к столу две недели назад, Махмуд Барвани потянулся ктелефону. Через несколько минут ему удалось дозвониться до отеля «Ширази». Барвани попросил позвать того американца.

Американец прилетел дней десять назад: худой, с плотно сжатыми губами и глазами, запавшими от усталости. Он весьма кстати предложил Барвани аванс в сто шиллингов и попросил о небольшой услуге.

Портье искал гостя бесконечно долго. Наверное, пришлось заглянуть в бар, комнату отдыха, сад, даже втуалет... Наконец в трубке раздался голос.

— Человек, которым вы интересовались, только что был,— сказал Махмуд Барвани.

  2 

Начался танец. Покалывание в кончиках пальцев, толчки крови в губах,укол в сердце и комок в горле. Немного не в такт, но все ближе. Губы к губам, сердце к сердцу, трепеща и едва касаясь. Ноты собираются в аккорды, аккорды в полифоническую мелодию — контрапункт из какофонии, праздник из хаоса.

Р. Д. Ланг. Райская птица

Сибилле страшновато стоять на краю городского поля для гольфа «Мемориал Окгагон». Сняв сандалии, она осторожно зарывается пальцами ног в чистый, плотный и упругий ковер ярко-зеленой, коротко стриженной травы. Летний жаркий полдень тысяча девятьсот девяносто второго года; воздух сладок и прозрачен, как бывает только на Среднем Западе, капельки воды от утреннего полива еще не высохли. Удивительная трава! Такую траву редко увидишь в Калифорнии, а тем более в засушливой Юте. «Ледяной город» Сион. Возвышавшийся рядом Кент Захариас качает головой.

— Поле для гольфа! — бормочет он.— Один из самых важных археологических памятников Северной Америки, а они устраивают здесь поле для гольфа. Впрочем, могло быть хуже: срыли бы бульдозером и построили автостоянку. Видишь, вон там — роют?..

От возбуждения Сибиллу трясет. Со времени возвращения ей еще не приходилось покидать «ледяной город» так надолго и уезжать так далеко. Углубляться в мир живых. Настоящая жизнь бурлит вокруг, наступая со всех сторон, так что мурашки бегут по коже.

Парк окружен небольшими домиками, чистыми и аккуратными; по улицам стремительно носятся дети на велосипедах. На поле игроки в гольф увлеченно размахивают клюшками, по невысоким холмикам летают желтые гольфмобили. Повсюду толпы туристов, приехавших, как и Сибилла с Кентом, посмотреть на индейские курганы.

Собаки бегают без поводков, и Сибилле страшно. Вернее, неспокойно: даже густая трава, стриженые кусты и одетые пышной листвой деревья с низкими сучьями бередят душу. Присутствие Захариаса не придает уверенности: в нем так же плещет через край неподобающая жизненная энергия — лицо раскраснелось, глаза горят. Ничего удивительного: эти курганы даже сейчас, через пять лет после ухода, остаются главным смыслом существования Кента Захариаса. Огайо — его Занзибар.

— ...когда-то покрывала четыре квадратных мили,— продолжает он, показывая пальцем туда, где поросшие травой курганы с плоскими вершинами и невысокие валы образуют гигантский круг и восьмиугольник древнего памятника.— Религиозный центр хоупвеллской культуры, как Чичен-Ица или Луксор...

Кент Захариас обрывает себя: он заметил наконец, что Сибилле нехорошо.

— Ты в порядке? — спрашивает он негромко.

Сибилла мужественно улыбается. Облизывает губы, кивает головой в сторону туристов, домиков, собак. Вздрагивает.