На дальних мирах (сборник)

— Интересно,— сказал Кэссиди,— Я побывал у Мирабель и Берилл, и у каждой из них тоже по ребенку. Своего рода. У Мирабель — зверье Ганимеда. У Берилл — тяга к трилину, которую она с гордостью превозмогает. А у тебя — ребенок, зачатый без посредства мужчины. Все вы что-то нашли. Интересно.

— Ты в порядке, Дик?

— В полном.

— У тебя совершенно бесстрастный голос. Ты просто произносишь слова. Это пугает.

— Гм... Да. Ты знаешь, что я сделал для Берил? Купил ей несколько кубиков трилина. Я взял у Мирабель ее любимца и свернул ему... ну, во всяком случае, не шею. Я проделал это совершенно спокойно. Я ведь никогда не был порывистым человеком.

— Я думаю, ты сумасшедший, Дик.

— Я чувствую твой страх. Ты боишься, что я сделаю что-нибудь твоему ребенку. Страх не представляет интереса, Лерин. Вот горе — да. Это годится для анализа. Отчаяние. Я хочу изучить его. Я хочу помочь им изучить его. Я думаю, что это то, о чем они захотят узнать. Не беги от меня, Лерин. Я не собираюсь причинять тебе зло, по крайней мере то, которого ты боишься.

Она была невелика ростом и не слишком сильная, да к тому же еще и беременная. Кэссиди мягко, но крепко схватил ее за запястья и притянул к себе. Он уже чувствовал появляющиеся в ней новые эмоции — жалость к себе, перебивающую страх, а ведь он ничего еще ей не сделал.

Как можно добиться выкидыша на седьмом месяце?

Тут мог помочь резкий удар в живот. Слишком грубо, слишком грубо. Впрочем, у Кэссиди не было под руками никаких препаратов, чтобы заставить ее скинуть,— ни вытяжки спорыньи, ни чего-то другого, вызывающего спазмы. Поэтому он резко согнул колено, сожалея о грубости принимаемых мер. Лерин осела. Кэссиди ударил ее еще раз. Все это время он оставался совершенно спокойным, ибо вряд ли можно находить радость в насилии. Третий удар оказал желаемое воздействие. Кэссиди отпустил Лерин.

Она была в сознании и корчилась от боли. Кэссиди настроился на восприятие. Ребенок, как он понял, не был мертв. Не умрет он и потом. Но он, несомненно, был искалечен. Все, что он уловил от Лерин, это сожаление, что она родит урода. От ребенка придется избавиться. И начинать все сначала. Это было очень, очень грустно.

— Зачем,— выдавила она,— зачем?

Среди наблюдателей: нечто вроде смущения

Почему-то все пошло не так, как ожидали Золотистые. Оказалось, что даже они способны просчитаться, и причиной тому была дарованная Кэссиди сила. С ним надо было что-то делать.

Они дали ему необычные способности. Он мог воспринимать и транслировать эмоции людей в чистом виде. Золотистым это и было нужно, поскольку они могли теперь выстроить модели поведения человеческих существ. Но, даруя ему нервный центр, включающий эмоции других, они неизбежно должны были отключить его собственные чувства. А это искажало данные.

Он сделался слишком большим разрушителем, идя своим безрадостным путем. Необходимо было ввести коррекцию. Ибо он слишком много перенял от самих Золотистых. Они могли забавляться Кэссиди, поскольку его жизнь принадлежала им. Но он не должен был забавляться другими.

Они связались с ним и передали приказ.

— Нет,— ответил Кэссиди.— Вы достаточно повозились со мной. Мне нет нужды возвращаться.

— Необходима дальнейшая настройка.

— Я отказываюсь.

— Ты не сможешь отказываться долго.

Все еще противясь, Кэссиди сел на корабль до Марса, способный слышать их приказы. На Марсе он зафрахтовал ракетку, совершающую регулярные рейсы на Сатурн, и убедил экипаж свернуть к Япету. Золотистые завладели Кэссиди сразу же, как только он попал в зону их досягаемости.

— Что вы будете делать со мной? — спросил он.

— Реверсируем поток. Ты не будешь больше чувствовать эмоции других. Ты будешь сообщать нам о своих чувствах. Мы возвратим тебе совесть, Кэссиди.

Он протестовал. Это было бесполезно.

Они сделали необходимые приготовления внутри золотистой сферы. Они проникли в него и перестроили его и повернули все его органы чувств внутрь, чтобы он мог питаться собственными переживаниями, подобно стервятнику, рвущему свои внутренности. Вот эта информация должна была быть ценной. Кэссиди сопротивлялся, пока на сопротивление хватало сил и пока не почувствовал, что сопротивляться уже поздно.

— Нет,— пробормотал он. В желтом сиянии он увидел лица Верил, Мирабель, Лерин.— Вы не должны этого делать... Вы мучаете меня... словно муху...

Сопротивляться не имело смысла. Его отослали обратно, на Землю. Его вернули к травентиновым башням и бегущим дорожкам-тротуарам, к дому удовольствия на 485-й улице, к островам света, сверкающим в темном небе, к одиннадцати миллионам людей. Его вернули назад, бродить среди них и страдать. А потом докладывать о своих страданиях. Придет время, и его отпустят, но это будет не скоро.

Вот Кэссиди: несущий свой крест.

Клыки деревьев

© Перевод С. Монахова

Из домика, в котором на вершине серого, острого, словно игла, холма Долана Зену жил Холбрук, была видна вся округа: рощи джутовых деревьев в широкой долине, стремительно несущийся ручей, в котором любила купаться его племянница Наоми, большое неподвижное озеро поодаль. Видно было и зону предполагаемого заражения в северном конце долины в секторе С, где — или это была всего лишь игра воображения? — глянцевитые синие листья джутовых деревьев начинали слегка отливать оранжевым — верный признак ржавения.

Если этот мир должен погибнуть, то начало гибели — здесь.

Он стоял наверху, у прозрачного, слегка вогнутого окна инфоцентра. Было раннее утро. Две бледные луны все еще висели на исполосованном зарей небе, но солнце уже поднималось из-за холмов. Наоми была уже на ногах и плескалась в ручье далеко от дома. До того как выйти из дома, Холбрук всегда исследовал свою плантацию. Сканеры и сенсоры приносили ему сведения о состоянии дел во всех ключевых точках участка. Хобрук, сгорбившись, пробежался толстыми пальцами по клавишам управления, заставив зажечься экраны сбоку от окна. Он владел сорока тысячами акров джутовых деревьев — повезло ему с урожайностью, хотя акций у него было маловато, а расписок — хоть отбавляй. Его королевство. Его империя. Он осматривал сектор Д, свой любимый. Так. Экран показывал длинные ряды деревьев футов пятидесяти высотой, беспрестанно шевелящие своими похожими на веревки конечностями. Это была опасная зона, сектор, от которого исходила угроза. Холбрук внимательно всмотрелся в листья. Уже ржавеют? Анализы из лаборатории поступят позднее. Он осматривал деревья, обращая внимание на блеск их глаз, чистоту клыков. Хорошие у него здесь деревья. Живые, сильные, производительные.

Его любимцы. Ему нравилось играть с самим собой в маленькую игру, притворяясь, что у деревьев есть индивидуальности, имена, личности. Не такая уж, впрочем, это была и игра.

Холбрук включил звук.

— Приветствую тебя, Цезарь,— сказал он.— Алкивиад, Гектор. С добрым утром, Платон.

Деревья знали свои имена. В ответ на его приветствие ветви закачались сильнее, словно по роще пронесся шквал. Холбрук посмотрел на фрукты — почти зрелые, длинные, раздувшиеся и тяжелые от галлюциногенного сока. Глаза деревьев — поблескивающие шелушащиеся пятна, которыми были испещрены стволы,— стали вспыхивать и вращаться, ища его.

— Я не в роще, Платон,— сказал Холбрук,— Я пока дома. Но скоро спущусь. Прекрасное утро.

Из кучки сброшенных листьев вдруг вынырнуло длинное розовое рыльце похитителя сока. Холбрук с досадой смотрел, как дерзкий маленький грызун в четыре стремительных прыжка пересек расстояние до ближайшего дерева, прыгнул на массивный ствол Цезаря и принялся карабкаться, тщательно огибая глаза. Ветки Цезаря яростно затрепетали, но ему не было видно маленького злодея. Похититель сока исчез в кроне и снова появился тридцатью футами выше, там, где висели фрукты. Зверек повел мордочкой, потом уселся на четыре задние лапки и приготовился высосать на восемь долларов грез из почти зрелого плода.