Тайна «Libri di Luca»

Дверь приоткрылась, и в палату с пластиковым пакетом в руках боком вошел Йон.

— Ну как дела? — шепотом поинтересовался он.

— Без изменений, — ответила Катерина обычным голосом. — По-прежнему не приходит в себя.

Йон положил пакет на прикроватный столик.

— Газеты, сладости, зубные щетки, — перечислил он. — На ночь нам даже выделят одну кровать. — Он снял пиджак, повесил его на крючок за дверью и сел на стул с противоположной стороны постели Иверсена.

Некоторое время оба молчали, но Катерина была очень довольна, что теперь была уже не одна.

— Ты кого-нибудь видела? — наконец нарушил молчание Йон. — Я имею в виду тогда, в коридоре, после того, как все случилось?

Катерина покачала головой:

— Никого из тех, кого бы я знала. А по внешнему виду человека невозможно определить, использовал ли он в ближайшее время какие-то свои исключительные способности. Это ведь не то же самое, что разгуливать с дымящимся пистолетом.

— На каком расстоянии действует ваш дар?

— По-разному, в зависимости от того, насколько сильны способности. Обычному, если можно так выразиться, улавливающему необходимо быть в соседнем помещении или этажом выше либо ниже.

— А тому, чей дар столь же силен, как у тебя?

— Немного дальше — может, на один или два этажа.

— Получается, вовсе не обязательно иметь визуальный контакт?

— Нет, но стены уменьшают расстояние и снижают эффективность воздействия.

Йон задумчиво кивнул несколько раз, полностью погруженный в какие-то свои мысли.

— Значит, убийца моего отца мог находиться вне «Libri di Luca»? — сказал он наконец.

— В принципе, да, — подтвердила Катерина. — Однако с твоим отцом легко бы никто не справился, поэтому я думаю, что тот, кто на него воздействовал, должен был проникнуть в магазин, чтобы достичь максимально сильного эффекта. — Она вздохнула. — По сравнению с Лукой бедняга Иверсен вовсе не так силен.

— Тем не менее он определенно представлял для кого-то угрозу, — констатировал Йон.

— Или же кто-то просто не хотел рисковать, — медленно сказала Катерина. — Когда Лука читал, он всегда был чрезвычайно сосредоточен, и от него невозможно было уловить никакой иной информации, кроме той, что непосредственно связана с текстом. Как только Лука приступал к чтению, он как будто бы закрывался для всего прочего. Иверсен же не такой. Он, как и многие другие Чтецы, часто теряет концентрацию, что может позволить нам уловить кое-что из того, что он держит в подсознании.

— Следовательно, он не в состоянии хранить тайну?

— Это происходит помимо его воли, — пояснила Катерина. — Находясь в обществе улавливающего, он может раскрыть какой-либо секрет, сам совершенно того не желая.

— И кто-то испугался, что Иверсен обладает информацией, знать которую мы не должны?

— По крайней мере, этим объяснялось бы то, что, несмотря даже на его состояние, они продолжают преследовать его по пятам. — Катерина внимательно посмотрела на человека, лежащего между ними на больничной кровати. На лицо его вернулись прежние краски, и только кусочки пластыря, которыми были заклеены мелкие порезы, говорили о том, что он не совсем здоров. — Вопрос лишь в том, знает ли он сам то, о чем не должно стать известно нам.

Минуло почти семь часов, прежде чем им удалось получить ответ на этот вопрос. Катерина и Йон попеременно дежурили у кровати; пока один из них спал в соседней палате, другой оставался со стариком. Иверсен очнулся во время дежурства Катерины, и, пока медсестра его осматривала, девушка бесшумно выскользнула из палаты и разбудила Йона.

Пациент был на удивление бодр и в хорошем расположении духа, и это окончательно убедило медсестру, что присутствие посетителей пошло ему на пользу. У Иверсена даже проснулся аппетит, и он с удовольствием принялся за пару сэндвичей, принесенных ему медсестрой.

— У меня такое чувство, будто я только что пробежал марафон, — сказал он перед тем, как откусить очередной кусок. — Какая-то пустота во всем теле.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросила Катерина.

Рот Иверсена был занят, поэтому он лишь молча покачал головой и, только когда прожевал и проглотил пищу, заговорил снова:

— Последнее, что я помню, это как я начал читать Манна. — Он кивнул на ту книгу, что отнял у него Йон, которая лежала теперь на ночном столике. — Думаю, немало времени пройдет, прежде чем я снова решусь взять ее в руки, — добавил он и подмигнул Катерине.

— Это тебе По принес? — поинтересовался Йон.

— Да, я позвонил ему и попросил принести что-нибудь почитать. — Иверсен рассмеялся. — Ну разве это не смешно? Собираешь книги, собираешь, все ждешь, когда у тебя будет время их почитать, и вот, когда такая возможность наконец-то появляется, с тобой приключается такое.

Он опять покачал головой, кусая сэндвич.

— Как же я соскучился по пицце, — сказал Иверсен, когда на подносе у него на коленях остались лишь смятые салфетки и обертки от сэндвичей. — Старый добрый пеперони и побольше шампиньонов. — Он вздохнул. — Ну да ладно, теперь вы мне поведайте, что у вас происходит.

Йон и Катерина стали, дополняя друг друга, рассказывать старику обо всем, что случилось после пожара: об их визите к Кортманну, о собрании в библиотеке на Эстербро, о самоубийстве Ли и собрании улавливающих. В течение всего их рассказа Иверсен внимательно слушал, сидя на постели, с серьезным выражением лица. Дослушав до конца, он некоторое время сокрушенно качал головой.

— Когда приходил По, он сказал мне о Ли. Это просто ужасно.

— Так как ты думаешь, — спросил Йон, — он действительно покончил с собой?

— Ты имеешь в виду, сам ли он устроил себе передозировку? Думаю, да. Но сейчас гораздо важнее узнать, что этому предшествовало. — Несколько мгновений Иверсен переводил взгляд с Йона на Катерину и обратно. — Почему у него наступило такое помутнение рассудка, что он решил покончить с собой?

— Полиция считает, что он идеально подходил на роль самоубийцы, — заметил Йон. — Одинокий, замкнутый, отчасти параноидальный тип.

— Ну да, конечно, — согласился Иверсен. — Может, у него и была некоторая предрасположенность, но для того, чтобы он покончил жизнь самоубийством, его нужно было изрядно подтолкнуть. Что он читал?

— Кафку, — с удивлением ответил Йон. — Странно, Кортманн спрашивал о том же.

Иверсен кивнул:

— Кафку можно читать разными способами. Некоторые видят в нем сатиру, другие — описание кошмаров современного общества. От всех его книг за версту веет безнадежностью и беспомощностью, и если умело усилить нужные места, то вполне можно вызвать у читателя угнетенное состояние.

— Усилить, как это делают улавливающие?

— В принципе, то же самое может сделать и читающий вслух вещающий, — ответил Иверсен. — Но для этого требовалось бы, чтобы Ли был не один. Улавливающему сделать это было бы гораздо легче. Для этого ему не нужно было бы находиться в том же помещении, и если все было проделано тонко, то Ли даже не заметил бы, что кто-то им управляет. Он просто почувствовал бы себя настолько подавленным, что в конечном итоге мог и сам решиться на самоубийство.

— И все это — из-за Кафки?

— На самом деле вполне пригодно великое множество текстов, но в книгах Кафки заложен столь мощный меланхолический подтекст, что воздействие можно было сделать максимально незаметным, в отличие от того, что было бы, реши кто-нибудь заменить его «Винни-Пухом».

В продолжение беседы мужчин Катерина хранила молчание. Она сразу поняла, к чему все идет, и несмотря даже на то, что сама бы она ни в чем подобном не призналась, это подтверждало ее самые худшие опасения. Уже в тот момент, когда она увидела сидящего на кровати Иверсена, который полностью утратил контроль над своими физическими реакциями, ей стало предельно ясно: во всех этих происшествиях замешан улавливающий. Теперь же, когда Иверсен предложил свою трактовку самоубийства Ли, она вынуждена была признать, что все опять указывает в том же направлении. Кроме того, в этом случае — по крайней мере, для нее — прояснялась и странная ситуация со смертью Луки. Мысленно она представила одного за другим всех известных ей улавливающих, оценивая их с точки зрения наличия соответствующего мотива и силы их способностей, однако так и не пришла ни к какому однозначному выводу.