Офицеры и джентльмены

— Вас повысили в чине на поле боя? — спросил Гай.

— Сейчас не то время, чтобы строго соблюдать этикет, — ответил Людович.

Прекратив разговоры, они молча побрели в Сфакию. Толпа солдат разрослась и продолжала расти по мере подхода нестройных колонн, покинувших укрытия в горах и спускавшихся, еле передвигая ноги, вниз, к гавани. От складов продовольствия ничего не осталось. Повсюду под стенами домов, прислонившись к ним спинами, сидели солдаты, уныло жевавшие у кого что было. Общий интерес привлекала копошившаяся у лодки группа, которая теперь принялась сталкивать ее в воду. Возглавлявший группу саперный капитан покрикивал на солдат голосом более решительным, чем те, которые приходилось слышать Гаю за последние дни.

— Легче, легче… Вместе все!.. Раз, два — взяли!.. Так, так… Давай, давай… — Солдаты обессилели, но лодка продвигалась. Берег был крутой, скользкий от покрывавших его водорослей. — Давай еще! Вместе взяли! Еще раз… Пошла, пошла… Не задерживай… Вот так, вот она и плывет…

Гай устремился вперед, проталкиваясь сквозь толпу.

— Они спятили! — произнес стоявший рядом солдат. — Ни черта у них не выйдет.

Лодка была на плаву. Ее удерживали три человека, стоявшие по пояс в воде; капитан и остальные из его группы взобрались в лодку и принялись вычерпывать воду и готовить двигатель к запуску. Гай наблюдал за ними.

— Кто еще хочет с нами? — крикнул саперный капитан.

Гай пробрался к нему по воде.

— Каковы ваши шансы? — спросил он.

— Один к десяти — что нас подберут, и один к пяти — что дойдем самостоятельно. Мы не слишком хорошо обеспечены всем необходимым. Ну как, идете?

Гай ничего не взвешивал. В это утро ничто не поддавалось взвешиванию. Он видел перед собой только манящий простор открытого моря, испытывал удовольствие оттого, что нашел кого-то другого, взвалившего на себя тяжесть решения.

— Да. Только я еще переговорю со своими солдатами.

Двигатель после серии мелких хлопков выпустил клуб маслянистого дыма.

— Скажите им, чтобы решали поскорее. Мы отойдем сразу же, как только запустим эту штуку.

Гай обратился к своему отделению:

— Шансы выбраться — один к пяти. Я иду. Решайте каждый сам за себя.

Солдаты разведывательного отделения отрицательно покачали головой.

— А вы, старшина, как намерены поступить? Можете быть уверены, ни один богослов не посчитал бы это самоубийством.

Старшина Людович посмотрел своими тусклыми глазами на море, но ничего не сказал.

— Шлюпка с идущими в увольнение отходит! Есть еще желающие занять места? — крикнул саперный капитан.

— Я иду, — отозвался Гай.

Он подходил к борту лодки, когда обнаружил, что Людович следует за ним по пятам. Шум запущенного двигателя не позволил Гаю услышать тот звук, который хорошо услышал Людович. Они вместе взобрались в лодку. Из наблюдавшей за ними толпы кто-то крикнул: «Счастливого пути, друзья!», и этот возглас подхватили немногие другие, но из-за работающего двигателя их голосов на шлюпке не слышали.

Саперный капитан стал за руль. Они продвигались довольно быстро, оставляя позади радужную пленку нефти и плавающий мусор. Глядя на берег, они заметили, что в толпе все подняли лица к небу.

— Опять «юнкерсы», — проворчал саперный капитан.

— Ничего, теперь уже все кончилось. По-моему, они прилетели просто посмотреть на результаты бомбежек.

Оставшиеся на берегу, казалось, придерживались того же мнения. В укрытие ушли лишь немногие. Матч закончился, игра прекратилась. Однако в следующий момент среди толпы начали рваться бомбы.

— Сволочи! — ругнулся саперный капитан.

С лодки было видно, что толпу охватило смятение. Один из самолетов пролетел над лодкой на небольшой высоте, дал очередь из пулеметов, промазал и повернул в сторону. Больше их никто не потревожил. Гай видел, как новые бомбы взрывались на опустевшей теперь набережной. Его последние мысли были об отряде командос «Икс», о Берти, Эдди и больше всего об Айворе Клэре, ожидающих на своих позициях, пока противник возьмет их в плен. В лодке в этот момент никому из них занятия не нашлось. Оставалось спокойно сидеть, наслаждаясь солнечными лучами и свежим бризом.

Так они покинули этот остров бесславия.

9

Полное забвение. Всепоглощающее молчание. Когда по госпиталю проносились дуновение и шелест легкого, нетерпеливого северо-западного ветерка, который в давние времена задержал на этом берегу Елену и Менелая, молчание сладостно разрасталось, подобно зреющей винной ягоде.

Молчание было личным достоянием Гая, его собственным действом.

Извне до него доносилось множество звуков: радио в другом конце коридора, другое радио в корпусе напротив, постоянный звон колокольчиков на тележках разносчиков, шум шагов, голоса; в этот день, как и во все предыдущие, в палату Гая входили люди и говорили ему что-то. Он слышал и понимал их, но испытывал такое же небольшое желание вступить с ними в разговор, как зритель — в разговор актеров на сцене; между ним и этими людьми, как в театре, находилась оркестровая яма, рампа и задрапированная авансцена. Он, как путешественник-исследователь, лежал в освещенной палатке, в которую снаружи, из темноты, теснясь и толкая друг друга, то и дело заглядывали каннибалы.

В детстве Гай знал одну всегда молчавшую женщину но имени миссис Барнет. Навещая ее, мать Гая часто брала его с собой. Женщина лежала в единственной верхней комнате коттеджа, пропитавшейся запахами парафина, герани и самой миссис Барнет. Ее племянница, женщина в возрасте, по понятиям Гая, стояла у кровати и отвечала на вопросы его матери. Мать обычно сидела на единственном в комнате стуле, а Гай стоял рядом, разглядывая всех их и религиозные гипсовые статуи, расставленные вокруг кровати миссис Барнет. Когда они уходили, племянница благодарила мать Гая за принесенную провизию и говорила: «Тетушка очень признательна вам за ваши посещения, мэм».

Старуха же не произносила ни слова. Она лежала, держа руки поверх стеганого лоскутного одеяла и уставив глаза на закопченную от лампы бумагу, которой был оклеен потолок и которая в местах, где на нее падал свет, оказывалась покрытой прекрасным узором, похожим на узор накрахмаленной скатерти, покрывавшей стол в столовой дома у Гая. Голова старухи была неподвижна, однако глазами она следила за всем происходящим в комнате. Ее руки почти незаметно, но неустанно шевелились и подергивались. Крутая лестница заканчивалась вверху и внизу жиденькими, из двух створок, дверцами. Пожилая племянница, бормоча слова благодарности, провожала гостей вниз, в гостиную, и далее — на деревенскую улицу.

— Мамочка, почему мы навещаем миссис Барнет?

— О, мы обязаны навещать ее. Она лежит вот так с тех пор, как я приехала в Брум.

— Но знает ли она нас, мамочка?

— Я уверена, если бы мы не приходили, она очень сожалела бы.

Его брат Айво тоже был молчаливым, и Гай хорошо запомнил это. В длинной галерее или за столом Айво, бывало, отчужденно просиживал иногда целые дни напролет, ничем не занимаясь, не вступая в общий разговор, внимательно слушая, но не говоря ни слова.

В детской на Гая тоже находили приступы молчаливости. «Что, проглотил свой язычок?» — ласково спрашивала нянюшка.

Таким же веселым тоном спрашивала его сейчас медсестра, которая приходила по четыре или по пять раз в день с шутливым вопросом: «Ну как, скажете ли вы нам что-нибудь сегодня?»

Хромой гусар, навещавший его по вечерам с неизменным виски с содовой, потерял терпение скорее. Вначале он пытался быть дружелюбным: «Томми Блэкхаус, через две палаты отсюда, спрашивает о вас. Я знаю Томми уже много лет. Хотелось бы мне послужить в его частях. Это плохо, что они все угодили к фрицам… А ногу мне покалечило под Тобруком…» Однако, остуженный продолжавшимся безмолвием недвижимо лежащего Гая, он отказался от дальнейших попыток и теперь молчаливо стоял с подносиком в руках, ожидая, пока Гай осушит свой стакан.