Офицеры и джентльмены

Гай сел на кровать; он почувствовал, что за прошедший день на него свалилось слишком много впечатлений. На нем по-прежнему была пижама и халат, казавшиеся наиболее подходящим одеянием для такого переезда. В комнату вошли санитары-носильщики, доставившие личные вещи Гая.

— Можем ли мы помочь вам разложить вещи, сэр? Хотя здесь, кажется, не слишком-то много места для них, правда?

Ни шкафа, ни комода — только вешалка. Солдаты развесили обмундирование Гая и, откозыряв, удалились.

Вещевой мешок Гая переслали в госпиталь из лагеря, как обнаружилось, значительно опустевшим. В нем он нашел сверток с выстиранными лохмотьями (обмундирование, которое он носил на Крите) и аккуратный пакет с вещами, извлеченными из его карманов и ранца-рюкзака; наряду с красным личным знаком там лежали «отпускная грамота», полученная от Чатти Корнера, и записная книжка, в которую Гай заносил свои заметки для журнала боевых действий. Стягивавшая книжку резинка исчезла. Обложка покрылась пузырями, размякла, съежилась в складки, местами разлохматилась, некоторые страницы слиплись. Гай осторожно отделил их друг от друга бритвочкой. На покрывшейся пятнами бумаге в клетку можно было видеть, как на различных стадиях истощения изменялся его почерк. По мере упадка сил буквы становились все крупнее, а нажим все сильнее. Последняя запись о появлении над лодкой самолета была сделана размашистыми каракулями, занявшими всю страничку. Это был его вклад в историю, возможно, свидетельство для процесса по поводу прошедших печальных событий.

Гай лежал на кровати, слишком потрясенный всем происшедшим за этот день, чтобы сосредоточиться на всплывших сегодня проблемах морали. Для Джулии Ститч не было во всем этом никаких проблем. Старый друг попал в беду. Скорее на помощь! Прикрой его спиной! Томми руководствовался неизменным принципом — никогда не создавать затруднений, за исключением дающих положительные результаты или преимущества. Если Айвор или кто-то другой в боевой обстановке поставил бы под угрозу интересы дела, Томми без всяких сожалений немедленно расстрелял бы его. Но здесь совсем другое дело. Ничто не подвергалось опасности, кроме репутации одного человека. Айвор не навредил никому, кроме самого себя. Теперь он далеко отсюда. Его часть до конца войны обречена сидеть в плену. Для достижения победы не имеет никакого значения, что они там, в лагере военнопленных, говорят об этом.

Гай не таков. Ему эти простые правила поведения не свойственны. Он не питал какой-нибудь давней приязни к Айвору и вообще не испытывал к нему никакой симпатии, потому что человек, бывший его другом, оказался иллюзией. Гай достаточно хорошо понимал также, что суть всей войны заключается в причинении затруднений и неприятностей без особой надежды приобрести взамен преимущество. Почему он оказался здесь, в подвале у миссис Ститч? Почему оказались в плену Берти и Эдди? Почему тот молодой солдат все еще лежит непогребенный в покинутом жителями селении на Крите? Разве все это не ради справедливости?

В подобных размышлениях Гай пролежал почти весь день, пока миссис Ститч не позвала его на коктейль.

Прошло немало дней, а Гай по-прежнему лежал в шезлонге в обществе важничающих, прихорашивающихся «павлинов». Непрерывной вереницей, в одиночку и большими компаниями, приезжали и уезжали гости: паши, придворные, дипломаты, политики, генералы, адмиралы и субалтерны; греки и египтяне, евреи и французы. Но миссис Ститч никогда не упускала из виду Гая. Три, а то и четыре раза в день она появлялась рядом с ним, изливая на него очередную порцию своего обаяния.

— Нет ли у вас здесь друзей, кого бы вам хотелось пригласить? — поинтересовалась она однажды, затевая очередной званый обед.

— Пожалуй, есть один. Полковник Тиккеридж. Я слышал, что он в лагере в Мариауте. Вы не знакомы с ним, но он не может не понравиться вам.

— Я отыщу его для вас.

Это произошло рано утром 22 июня — в день откровения для людей всего мира, для бесчисленных грядущих поколений, и среди них для Гая — одной бессмертной души выздоравливающего лейтенанта-алебардиста.

Новость о вторжении в Россию принес Элджернон Ститч, возвратившийся домой ко второму завтраку. За столом сидели только миссис Ститч, Гай и два секретаря.

— Но почему этот идиот не мог начать именно с России, — возмущенно спросил Элджернон Ститч, — вместо того чтобы причинять нам массу неприятностей?!

— А для нас это хорошо? — тоном школьницы задала вопрос миссис Ститч.

— Трудно сказать. Специалисты считают, что у русских не очень-то много шансов. Зато у них имеется масса вещей, которые окажутся весьма полезными для немцев.

— А что скажет в связи с этим Уинстон?

— Будет приветствовать наших новых союзников, конечно. Что же ему остается?

— А это очень приятно — иметь союзника, — заметила миссис Ститч.

За завтраком только и говорили, что о ресурсах Украины, о количестве самолетов, дивизий, транспортных средств и нефти, о Тильзите и Толстом, об американском общественном мнении, о Японии и «антикоминтерновском пакте» — обо всем том, что занимало тогда важнейшее место в умах большинства людей и горячо обсуждалось во всех уголках мира. Однако Гай сохранял молчание.

Миссис Ститч легко коснулась лежавшей на скатерти руки Гая:

— Чувствуете себя неважно сегодня?

— Отвратительно.

— Не унывайте. Сегодня за обедом вы увидите вашего приятеля.

Но Гай нуждался в чем-то большем, нежели полковник Тиккеридж.

Два года назад, в такой же солнечный, беззаботный день, на Средиземноморье он прочел о русско-германском договоре. Тогда ему казалось, что десятилетний период тьмы и позора подходит к концу, что наступает время рассвета и здравого рассудка, время, когда огромный и ненавистный враг хорошо виден, когда все маски сброшены; это был современный век оружия и войн.

Теперь эта иллюзия рассеялась, как рассеялись киты и черепахи во время бегства с Крита; после менее двух лет паломничества в святую землю иллюзий Гай вновь оказался в старом лицемерном мире, где священники оборачивались шпионами, храбрые друзья становились предателями, а его страну вели к бесчестью.

В тот день он достал свою записную книжку и швырнул ее в мусоросжигатель, стоявший во дворе недалеко от окна его комнаты. Это был символический акт; Гай поступил, как солдат на набережной в порту Сфакии, разбиравший пулемет «брен» на части и швырявший их одну за другой, всплеск за всплеском, в воду, покрытую плавающими нечистотами.

Полковник Тиккеридж в этот вечер, как обычно, был в бодром настроении. Его не мучили проблемы добра и зла. Чем больше парней будут стрелять в немцев, тем лучше. Это ясно. Скверная форма правления у русских? Так она и раньше была не из лучших. И русские изменили ее. Все это он объяснил Гаю еще до начала обеда. Полковник Тиккеридж был доволен и только слегка озадачен. По его мнению, так много гостей за обедом могло быть только в честь празднования какого-то события. Какого именно, он так и не узнал. Он испытывал некоторое благоговение перед высоким положением присутствовавших, особенно генералов. Его внимание не привлекла ни одна из дам, сидевших с той и другой стороны от него. Когда они разражались тирадами на французском языке, он ничего не понимал. Однако он усердно отдавал должное угощению. «Дядюшка» Гай поступил очень хорошо, попросив пригласить его сюда. Позже, вечером, когда они с Гаем вдвоем сидели под пальмами, к ним присоединилась миссис Ститч.

— «Алебардисты! Где ваши пистолеты? — процитировала она. — Где ваши острые секиры? О, алебардисты!»

— Как? — пробормотал ошеломленный полковник Тиккеридж. — Простите, я не совсем вас понимаю…

— О чем вы разговаривали? — поинтересовалась миссис Ститч.

— Я договариваюсь о своем будущем, — ответил Гай. — Результат вполне удовлетворительный. Полковник берет меня обратно к себе.

— На том берегу мы потеряли много хороших парней, как вы знаете. В настоящий момент мы усиленно занимаемся пополнением своих рядов. Не хотелось бы брать кого попало из общего резерва, если можно обойтись без этого. Рады снова видеть у себя одного из старых сослуживцев. Надеюсь, что бригадир не взъестся на него.