Офицеры и джентльмены

Гай повел Джамбо к столику в углу зала. Со времени возвращения из Египта он пробыл в Лондоне немного и редко позволял себе подобные празднества, но Рубен оставался лояльным к издавна знакомым лицам и именам.

— Выгодно отличается от «Сеньора», — заметил Джамбо, разглядывая присутствующих. — Большое различие, — добавил он, просматривая меню.

Они истребили множество устриц. Когда, пресытившись, они поднялись из-за стола, последний немедленно был захвачен только что вошедшей парой — Кирсти Килбэннок и американским военным. Как в музыкальной игре, она плюхнулась на еще теплое место Джамбо прежде, чем тот снял свою фуражку с вешалки над головой.

— Гай, как поживаете?

— Сегодня сорок.

— Мы завтракали с Руби в «Дорчестере», но остались настолько голодными, что нам пришлось забежать сюда, чтобы подкрепиться. Вы знакомы с лейтенантом?

— Да, знаком. Как поживаете, Лут?

Второй лейтенант Пэдфилд был известен всем, даже Гаю, знавшему так мало людей. Пэдфилд был недобрым предвестником «великого альянса». В Лондоне было полно американских солдат — долговязых, слоняющихся без дела, дружелюбных, безутешно скучающих по дому молодых людей, всегда, казалось, ищущих, где бы присесть. Летом ими были переполнены парки; они сидели на тротуарах вокруг величественных особняков, отведенных им для постоя. Для их утешения там же толпами гуляли уродливые девушки-подростки, их тетки и матери, вышедшие из трущоб и из-за реки и никогда до этого не бывавшие на площадях Мэйфэр и Белгрейв. Не обращая внимания на публику, будь то во время затемнения или среди бела дня, американцы заключали этих девиц в страстные объятия и вознаграждали жевательной резинкой, лезвиями для безопасных бритв и другими редкими потребительскими товарами из своих военных ларьков. Лейтенант Пэдфилд был птицей другого полета, правда, цвет его лица тоже был желтовато-серый, он тоже слонялся без видимого дела, а по своим привычкам тоже относился к категории любящих посидеть. Но лейтенант совсем не скучал по дому; если он не сидел, то обязательно находился в беспрестанном движении, потому что был вездесущ. Ему исполнилось двадцать пять лет, и в Англии он оказался впервые. Лейтенант входил в состав одной из первых групп американской армии, и не было такого закоулка во все еще сложном социальном мире, где бы его не знали.

Гай впервые встретил его, когда, находясь в отпуске, без особого желания пошел навестить своего дядю Перегрина. Это случилось в первые дни пребывания Лута в Англии.

— …Привез письмо от человека, часто бывавшего у меня в Каусе. Хочет посмотреть мои миниатюры…

Затем на той же неделе Гая пригласил пообедать в палате общин его зять Артур Бокс-Бендер.

— …Сказал, мы должны сделать что-то для каких-то американцев. Разумеется, они интересуются палатой общин. Пойдем, поможешь мне разобраться с ними…

Оказалось, что это шесть американских офицеров, и среди них Лут.

Очень скоро этого молодого американца перестали считать одним из многих представителей оккупационных сил, с которыми следовало быть любезным. Со времен, когда гостеприимство было в моде, уцелели две-три вдовы, которые, несмотря на скудные возможности, пытались устраивать приемы. Лейтенант Пэдфилд присутствовал на всех этих небольших сборищах. В соперничество со вдовами вступили две-три молодые замужние женщины, пожелавшие заменить их в качестве хозяек дома. Лут знал всех. Он бывал в каждой картинной галерее и книжной лавке, в каждом клубе и отеле. Он побывал также в каждом доступном для других замке в Шотландии, у постели каждого больного ветерана-художника и политика, в театральной уборной каждой известной актрисы и в каждой профессорской комнате каждого университета, при этом он выражал благодарность своим хозяевам и хозяйкам не предметами из военных ларьков, а изданиями от Сильвии Бич и набросками Фьюзели.

Когда Гай приходил в парикмахерскую постричься, Лут почему-то всегда оказывался в соседнем кресле. Одним из немногих мест, где лейтенанта никогда не видели, был штаб особо опасных операций. Лут не выполнял каких-либо видимых военных должностных обязанностей. В мирные годы он был младшим партнером влиятельной в Бостоне юридической фирмы. Говорили, что в настоящее время обязанности Лута по-прежнему связаны с юриспруденцией. Или американская армия была исключительно законопослушной, или в ней везде было полно адвокатов, но Лут никогда не принимал участия ни в одном военном судопроизводстве.

На этот раз он сказал:

— Вчера я побывал в Бруме.

— Бруме? Вы имеете в виду наш Брум? Скажите на милость, Лут, что же привело вас туда?

— У Салли Сэквилл-Стратт дочь учится в школе в Бруме. Мы ездили посмотреть, как она играет в хоккей. Она капитан команды «Краучбек». Вы знаете, школа разделилась на два лагеря, принявшие названия «Краучбек» и «Святое семейство».

— Возмутительное разделение. Но каковы же результаты?

— Команда «Краучбек» выиграла. Будете ли вы сегодня у Гленобэнов?

— Нет.

— Вы ходили смотреть меч Сталинграда? Я ходил, когда его впервые показали в Гоулдсмит-холле. Я считаю этот жест вашего короля очень красивым, но я заметил одну странность, которую никто так и не смог объяснить мне: герб на ножнах окажется вверх ногами, когда ножны будут висеть на перевязи.

— Не думаю, что Сталин будет носить меч на перевязи.

— Может быть, и нет. Но меня удивляет, что ваша геральдическая палата просмотрела это. Ну пока, где-нибудь встретимся.

Применительно к лейтенанту Пэдфилду «где-нибудь» было самым подходящим выражением.

— Слишком много берет на себя этот сопливый американец. Тоже мне, недостатки в мече вздумал отыскивать! — возмутился Джамбо, выходя из ресторана. — К тому же ошибку-то обнаружил вовсе не он. Письмо по этому поводу было опубликовано в «Таймсе» несколько недель назад. Я высажу вас у самого управления. Не могу допустить, чтобы в день вашего рождения вы ездили в общественном транспорте. Никаких особых дел у меня сегодня нет. Сегодняшний завтрак лучший из всех, на которых мне довелось побывать за последние три года. Я не прочь вздремнуть немного.

Осенью 1943 года штаб особо опасных операций представлял собой организацию, в корне отличавшуюся от скромного управления, которое Гай посещал зимой 1940 года. Три квартиры, в которых штаб располагался вначале, остались частью его помещений — очень важной частью, потому что в них размещалась хлопотливая служба информации и связи с прессой под начальством Йэна Килбэннока, но к ним прибавились многочисленные особняки, расположенные в районе от Хендона до Клэпхэма, в которых небольшие группы экспертов в строжайшей тайне вели исследования с целью создания сверхпитательных продуктов, карт-невидимок, бесшумных взрывчатых веществ и тому подобных хитроумных проектов, близких сердцу каждого нормального школьника. В комнатах, выходивших окнами на Эджвер-роуд, размещался колдун-знахарь из племени суахили, нанятый, чтобы заклинать нацистских главарей.

— Знаешь, Чарлз, иногда мне кажется, что этот черномазый смахивает на шарлатана, — признался однажды в минуту откровенности генерал Уэйл майору Олбрайту. — Он выписывает для себя самые необычные снадобья и материалы. Но мы ведь знаем, что Гитлер суеверен, и имеется немало доказательств, что на суеверных людей заклинания иногда действуют.

Даже доктор Гленденинг-Риз, полностью восстановивший свои силы после лишений, перенесенных на острове Магг, имел свою диетическую команду в Аппер-Норвуде. В результате его экспериментов группа истощенных отказчиков от военной службы но религиозным убеждениям время от времени отправлялась в госпиталь. Однако официальное руководство всей этой деятельностью размещалось в величественном, выстроенном в венецианско-греческом стиле кирпичном здании королевского викторианского института-музея в церковном приходе Бромптон, величественно спланированном, но мало посещаемом. Его немногие ценные экспонаты были вынесены в безопасное хранилище. Другие, более громоздкие предметы оставили на месте, несмотря на риск уничтожения их во время бомбежек, и они продолжали стоять в лабиринте фанерных перегородок, которыми разгородили выставочные залы.