Офицеры и джентльмены

— Солдат этот вопрос не касается.

Когда они подошли к отелю, он добавил:

— Мне кажется, я становлюсь похожим на школьного учителя. Прости меня. Мы не должны ссориться. Раньше я, бывало, часто сердился на Айво, на Анджелу тоже. В тот год, когда Анджела начала выезжать в свет, она была довольно взбалмошной девицей. Но на тебя я, по-моему, никогда не сердился.

За последние два года Мэтчет изменился. Армейская часть, для которой был очищен от постояльцев пансион «Монте-Роуз», выбыла так же быстро, как и появилась, оставив пансион пустующим. Его окна без занавесок и полы без ковров являли собой символ краткосрочной популярности этого городка. Беженцы, спасавшиеся от бомбежек, разъехались по своим домам. Миссис Тиккеридж перебралась поближе к школе, в которой училась Дженифер. Ушли в прошлое дни, когда Катберты могли сдать каждую комнату в два раза дороже, и теперь они нехотя смирились с необходимостью быть снова покладистыми. Конечно, миссис Вейвесаур несколько преувеличила, заявив, что им пришлось «встать на колени», чтобы удержать своих постояльцев, но довольно и того, что они предложили мистеру Краучбеку занять его бывшую гостиную за прежнюю плату.

— Нет, премного благодарен, — ответил он. — Если помните, я обещал снять ее снова после войны, и, если дела не слишком изменятся к худшему, я сделаю это. Между прочим, моя немногочисленная мебель находится на складе и я не испытываю желания забирать ее оттуда.

— О, мы сами меблируем гостиную для вас, мистер Краучбек.

— Это было бы не одно и то же. Вы и так неплохо заботитесь обо мне.

Его бывшая арендная плата выдавалась теперь в виде еженедельного пособия лишенному сана католическому священнику.

Катберты были рады сдавать комнаты хотя бы родителям, навещавшим своих сыновей, обучающихся в школе Богородицы-Победительницы, и смутно сознавали, что их враждебное отношение к мистеру Краучбеку могло бы так или иначе лишить их и этих клиентов.

На следующий день Гай уехал и, явившись в казарменный городок алебардистов, доложил о возвращении из отпуска. Отдыхать ему вдруг расхотелось.

Через три дня он получил письмо от отца:

«Отель „Морской берег“, Мэтчет.

20 сентября 1943 г.

Мой дорогой Гай!

Мне не принес радости наш разговор в твой последний приезд. Я сказал слишком много или слишком мало. Теперь я должен сказать больше.

Конечно, в 1870—1880 годах каждый добропорядочный римлянин недолюбливал Пьемонтца точно так же, как теперь добропорядочные французы ненавидят немцев. Их земля подверглась захвату. И конечно, большинство римлян, которых мы знаем, не пали духом, сохранив в душе ненависть. Но не церковь тому причиной. Господь бог никогда не становится в позу и не подчеркивает своего превосходства. Он принимает страдания и несправедливости. Он готов даровать прощение при первых признаках раскаяния.

Говоря о Латеранском договоре, подумал ли ты, сколько душ, возможно, примирилось и умерло успокоенными в результате его заключения? Сколько детей, которые могли бы жить в неведении, возможно, было воспитано в страхе божьем? Но количественные критерии здесь неприменимы. Если спасена хоть одна душа, то уже одно это является полным вознаграждением за потерю лица.

Я пишу об этом потому, что беспокоюсь о тебе и прихожу к заключению, что жить мне осталось недолго. Вчера я был у доктора, и он, как мне показалось, считает, что мои дела довольно плохи.

Как я сказал, меня беспокоит твое будущее. Мне думалось, что, поступив в армию, ты ожил. Я знаю, ты страдаешь оттого, что тебя оставили в Англии. Но приходить в уныние из-за этого не следует.

Ничего хорошего в том, что ты жил в одиночестве и за границей, нет. Думал ли ты вообще о том, что будешь делать после войны? В Бруме есть дом, который в деревне называют — совершенно неправильно — «малый дом». Во всех документах он называется просто — «меньший дом». Тебе понадобится жить где-нибудь, и я сомневаюсь, что ты захочешь возвратиться в свое кастелло, даже если оно уцелеет, что, судя по размаху и неразборчивости, с какими в Италии бомбят все подряд, мало вероятно.

Как видишь, в настоящее время я много думаю о смерти. Что ж, в моем возрасте и состоянии это вполне естественно.

Всегда твой нежно любящий

отец Дж. Краучбек».

3

Когда оперативная группа Хука отплыла на фронт, оставив Джамбо Троттера на берегу, он отказался от всех надежд на службу в действующей армии. Джамбо стал начальником транзитного лагеря № 6 Лондонского округа. Этот пост требовал добродушия, спокойствия и вряд ли чего-нибудь еще, кроме, пожалуй, влиятельных друзей. Все эти качества у Джамбо имелись в изобилии. Он больше не таил обиды на Бена Ритчи-Хука. Примирился он и с тем, что его оставили в тылу. Над Гаем нависла угроза такой же капитуляции перед сложившимися обстоятельствами.

Джамбо часто наведывался в казарменный городок алебардистов посмотреть, как там идут дела. И вот в последних числах сентября он встретил там Гая, глубоко расстроенного официальным назначением на должность офицера местной противовоздушной обороны и помощника начальника штаба.

— Зайдите на прием к капитану-коменданту, — посоветовал Гаю Джамбо. — Скажите ему, что на днях ожидаете чего-то важного для себя, в связи с чем вам необходимо находиться в Лондоне. Добейтесь откомандирования в офицерский резерв и переходите жить в мою укромную обитель. Я могу устроить вас довольно комфортабельно.

Так Гай перебрался в укромную обитель Джамбо. В «малый дом»? В «меньший дом»? Нет. В транзитный лагерь № 6 Лондонского округа, и в течение нескольких дней он заглядывал в глубины армейской преисподней — в пристройке к зданию военного министерства имелась приемная, в которую ежедневно стекались офицеры всех возрастов, не нашедшие применения в своих полках и службах.

В те годы действовала директива о «живой силе», исходившая от самых высших инстанций, которая предписывала немедленно использовать все население страны в осуществлении «военных усилий». Принявший Гая безногий майор сказал:

— Служба у вас шла, по-видимому, хорошо. Не понимаю, почему вас отчислили в это заведение. Это первый случай, когда через мои руки проходит алебардист. Вы что, натворили там что-нибудь?

Он внимательно просмотрел личное дело, в котором была зафиксирована вся официальная биография Гая за последние четыре года.

— Возраст, — пояснил Гай.

— Тридцать девять, уже близко к сорока. Да, для вашего чина это многовато. Теперь вы, конечно, снова снижены до капитана. Что ж, единственное, что я могу предложить вам в настоящий момент, — это должность в подразделении контрразведки в Адене или должность хозяйственника в гражданском госпитале. Не думаю, чтобы то или другое слишком устроило бы вас.

— Верно.

— Вот видите. Наведывайтесь. Возможно, будет что-нибудь получше. Но в моей конторе никто не ищет стоящих парней. Попробуйте поискать сами в других местах, может, что-нибудь и удастся найти.

Действительно, однажды вечером в начале октября, после третьего визита к безногому майору, который с нескрываемой иронией предложил ему административную должность в школе дешифрования аэрофотоснимков в Уэльсе, Гай еще раз повстречался в «Беллами» с Томми Блэкхаусом. Теперь Томми командовал бригадой командос. Он получил приказ в ближайшее время отплыть в Италию для участия в репетиции высадки в Анцио и хранил гробовое молчание о предстоящей передислокации. Он сказал только:

— Как было бы хорошо, если бы ты тогда решил пойти ко мне, Гай.

— А теперь слишком поздно?

— Да, слишком поздно.

Гай объяснил ему свое затруднительное положение.

— Да, положение чертовски неприятное.

— По крайней мере, тот тип в военном министерстве был очень вежлив.

— Конечно, но ты увидишь, что терпение у него очень быстро иссякнет. Кругом столько болтают об использовании живой силы. Они могут неожиданно загнать тебя в какую-нибудь отвратительную дыру. Мне хотелось бы помочь тебе.