Офицеры и джентльмены

— Но это особый кокос. Это боевой трофей, к которому у меня пропал всякий интерес. А что касается ботинка, у меня сейчас нет мелочи. Напомните мне об этом завтра утром.

— Но завтра вас здесь не будет, разве не так?

— Это верно. Я просто забыл.

Руки Гая, когда он вынул их из карманов, дрожали меньше, чем он предполагал. Он отсчитал девять шиллингов.

— Я напишу расписку на имя Эпторпа, если это не имеет для вас значения.

— Расписки мне не надо.

— Мне нужно, чтобы у меня не было никакого расхождения в финансовых записях.

Данн ушел сделать соответствующую запись. Гай по-прежнему стоял неподвижно. Вскоре к нему присоединился вышедший от бригадира начальник штаба.

— «Дядюшка», я очень сожалею, что все так получилось.

— Это было чертовски глупо — нести ему виски. Теперь-то я отлично понимаю это.

— Но я же предупредил вас, что вы делаете это под свою ответственность.

— Да, да, безусловно.

— Я, как вы понимаете, ничего не мог сказать в этой обстановке.

— Конечно, не могли.

Ритчи-Хука привезли из госпиталя раньше, чем Эпторпа. Гаю пришлось ждать его на причале целых полчаса. Прилетел гидросамолет. Кругом сновали шлюпки, с которых торговали фруктами и орехами.

Алебардист Гласс сильно приуныл. Денщик Ритчи-Хука отправлялся со своим патроном в Англию, а Глассу приказали остаться.

На причале появился подполковник Тиккеридж.

— Кажется, я не приношу счастья тем офицерам, которых намечаю для продвижения, — сказал он. — Сначала Ленард, потом Эпторп…

— А теперь и я, сэр.

— Да, теперь и вы, Краучбек.

— Вот они, кажется, едут.

К причалу подъехала машина для перевозки больных, за ней — машина бригадира. Одна нога у Ритчи-Хука была в гипсе и походила на ногу слона. Начальник штаба бригады подхватил его под руку и подвел к краю причала.

— Никакого караула? — удивился Ритчи-Хук. — Доброе утро, Тиккеридж. Доброе утро, Краучбек. Что это все значит? Я слышал, что вы отравили одного из моих офицеров. Эти проклятые сестры вчера только и говорили, что об этом. Ну давайте спускайтесь на катер. Младшие офицеры садятся на катер первыми, а выходят последними.

Гай спрыгнул и уселся в таком месте, где он никому не мог помешать. Потом на катер осторожно спустили и Ритчи-Хука. Катер еще не подошел к самолету, а машина бригадира уже сигналила, пробираясь через темную толпу скучающих чернокожих зевак — они было приняли всю эту процессию за похороны.

Гидросамолет был почтовым. Хвостовая часть фюзеляжа была завалена мешками с почтой, на которых очень уютно устроился и спал алебардист-денщик. Гай подумал о невыносимой скуке перлюстрации этих писем. Иногда встречались такие отправители, которые по тем или иным причинам не кончали приходской школы. Такие люди писали слова с дикими фонетическими ошибками, так, как обычно произносили их. Остальные нанизывали одна на другую избитые фразы, которые, по их мнению, как-то передавали испытываемые ими чувства и желания. Старые солдаты писали на конвертах литеры «ЗСЛП», что должно было означать «запечатано с любящим поцелуем». Все эти послания выполняли сейчас функцию койки для денщика Ритчи-Хука.

Идя по огромному кругу над зеленой землей, гидросамолет набрал высоту и пролетел над городом. Стало намного холоднее.

От всех этих фальшивых переживаний в течение последних двадцати четырех часов Гаю было жарко. В Англии, где, наверное, уже ощутимы первые признаки зимы, где осенние листья падают одновременно с бомбами, где все сотрясается от взрывов и пожирается огнем пожарищ, где из-под обломков и осколков еженощно вытаскивают полураздетые тела погибших с прижатыми к груди домашними животными, — там все будет выглядеть иначе.

Над могилой неизвестного белого солдата гидросамолет круто повернул и лег на курс через океан, унося на борту двух человек, доведших Эпторпа до смерти.

Могила неизвестного белого солдата. Европейское кладбище удобно расположилось неподалеку от госпиталя. Шесть месяцев непрерывных переездов и передислокаций, непрерывной готовности к получению приказов не повлияли на безукоризненную выправку алебардистов во время медленного похоронного шествия. Второй батальон построился сразу же, как только пришло известие о смерти Эпторпа, и голос батальонного старшины долго гремел под лучами палящего солнца, а солдатские ботинки долго топали по потрескавшейся от жары дороге. В это утро все получилось отлично. Несшие гроб были тщательно подобраны по росту. Горнисты на редкость дружно сыграли сигнал «Повестка». Выстрелы из винтовок прозвучали удивительно синхронно.

И качестве средства показа флага процессия оказалась оцененной не очень высоко. Гражданское население было aficionados[26] похорон. Местным жителям нравилось более непосредственное и более очевидное горе. А что касается парадного строевого марша, то он оказался для них чем-то таким, чего в этой английской колонии никогда не видывали. Покрытый флагом гроб плавно опустили в могилу и засыпали землей. Два алебардиста упали в обморок. Их оставили лежать на земле.

Когда все закончилось, Сарам-Смит, искренне растроганный, сказал:

— Как все равно похороны генерала сэра Джона Мура в Ла-Корунье.

— Уж не скажешь ли ты еще, что как похороны герцога Веллингтонского в Сент-Поле? — сказал де Сауза.

— Пожалуй, сказал бы.

Подполковник Тиккеридж спросил начальника штаба:

— Следует ли нам собрать деньги для какого-нибудь памятника на могилу или что-нибудь в этом роде?

— Я полагаю, что об этом позаботятся его родственники в Англии.

— Они богаты?

— Да, по-моему, очень богаты. К тому же ортодоксальной англиканской веры. Может быть, они захотят поставить здесь что-нибудь особенное.

— Оба «дядюшки» оставили нас в один и тот же день.

— Смешно, но я только что подумал о том же.

Часть пятая

«Эпторп умиротворенный»

1

Небо над Лондоном было чудесного оранжево-багрового цвета, словно дюжина тропических солнц одновременно садилась по всему горизонту; сходились и расходились, шаря по небу, лучи прожекторов; то тут, то там возникали и расплывались черные облачка разрывов; время от времени от яркой вспышки на мгновение застывало ровное зарево пожаров. Всюду, как бенгальские огни, сверкали трассирующие снаряды.

— Настоящий Тернер! — восторженно воскликнул Гай Краучбек; ему впервые пришлось наблюдать такое зрелище.

— Скорее Джон Мартин, — заметил Йэн Килбэннок.

— Нет, — твердо возразил Гай. Не хватает еще, чтобы этот бывший журналист поправлял его в вопросах искусства. — Уж никак не Мартин. Линия горизонта слишком низкая. Да и цветовая гамма не такая богатая.

Они стояли в начале Сент-Джеймс-стрит. Невдалеке ярко пылал клуб «Черепаха». От Пиккадилли до дворца, искаженные в свете пожара, карикатурно вырисовывались фасады домов.

— Во всяком случае, здесь слишком шумно для обсуждения высоких материй.

В близлежащих парках гремели орудия. Где-то в направлении вокзала Виктория с грохотом разорвалась серия бомб.

На тротуаре против «Черепахи» группа начинающих писателей в форме пожарников направляла слабую струйку воды в комнату для утреннего отдыха.

В памяти Гая на мгновение возникла страстная суббота в Даунсайде: ранние утренние часы мартовских дней времен отрочества, широко раскрытые двери в незаконченной пристройке аббатства, половина школы кашляет, полощется на ветру белье, пылает жаровня, а священник с кропильницей, как ни странно, благословляет огонь водой.

— Это всегда был неважный клуб, — заметил Йэн. — Мой отец состоял в нем.

Он чиркнул спичкой и прикурил погасшую сигару; тут же, где-то на уровне их колен, раздался возглас: «Погасить огонь!»