Записки пинчраннера

Я побрился на ощупь в уборной, в крохотном закутке между умывальником и писсуаром. Направо от входа было зеркало, к которому был прикреплен ароматизатор воздуха, но мне было противно смотреть на свое жалкое лицо.

Когда, побрившись, я вернулся и столику, трое, усевшись плотным кружком, что-то горячо обсуждали. Над газовой жаровней, вделанной в стол, поднимались огонь и чад от горящего жира. Официант, пребывавший до этого в состоянии крайнего раздражения, стряхнул оцепенение и услужливо подал бутылки пива, выражая готовность угодить известной телевизионной звезде.

4

Руководитель движения против строительства атомных электростанций на Сикоку, чье лицо с чересчур крупными чертами выражало спокойное воодушевление, говорил с какими-то извиняющимися интонациями на характерном для Сикоку искаженном кансайском диалекте[20].

— … Это, я думаю, означает, что к императорской семье тянется множество нитей — вот что я думаю! А что до этих могущественных людей или закулисных деятелей, то их и здесь, в столице, и у нас, в провинции, не перечесть. И все они чем-то заняты. Нам, людям здравомыслящим, понять, что они делают, ох как трудно! А вот то, что они действуют своекорыстно, — это нам ясно. Подобное своекорыстие недопустимо. С этим надо бороться. И нет ничего важнее этого! На вершине огромной горы непомерно разросшегося своекорыстия вырисовываются неясные миражи. Посмотришь на них какое-то время — и увидишь, как они колышутся, извиваются, протягивая нити к императорской семье! Между ними и императорской семьей нерасторжимая связь — это уж точно. Критиковать бессмысленно! Будет такая критика, не будет ее — все равно протягиваются нити к императорской семье, это факт, и от него никуда не денешься. Если ты выступаешь против могущественных людей, закулисных деятелей или чудовищ и их колдовство тебя не обмануло, то всегда видно, как над их головами тянутся нити, множество нитей! Как протягиваются нити к императорской семье!

Говоря это, Справедливец устремил свой взор в пространство, будто в густом чаду от жарящегося мяса он увидел, как тянутся эти нити.

…Взять хотя бы Могущественного господина А., тайного властелина атомных электростанций. Стоит присмотреться внимательнее к этому деятелю — чем он занимается, никому не ведомо, — сразу же увидишь эти нити! Преследовать тех, кто стремится к получению монопольных прибылей, невероятно трудно, тотчас возникнут бесчисленные препятствия, даже если удается привлечь на свою сторону члена парламента от оппозиционной партии. Зная, что закулисный деятель, о котором мы говорили, связан со строительством атомных электростанций, понимаешь, что наше движение может быть разгромлено и начнется строительство на Сикоку самой крупной атомной электростанции; это вполне вероятно, если вспомнить о связях этого деятеля с императорской семьей. Когда построенная электростанция начнет функционировать, заражая окружающую среду отработанной водой, для осмотра ее прибудет императорская семья! Что произойдет в тот день и в тот час? Тогда все японцы, обратившись к югу Сикоку, где она будет построена, преклонят колени! Это выльется в грандиозную демонстрацию силы духа императорской семьи, помноженной на силу атомной электростанции, — сто с лишним миллионов коленопреклоненных перед телевизорами!

Как же можете вы, практик, рассуждать столь пессимистически? — вставил слово Добровольный арбитр, явно пытаясь прощупать позицию Ооно.

Вы считаете Справедливца пессимистом? Но ведь он прекрасно понимает масштабы трудностей и, не предаваясь сверхнадежде и сверхотчаянию, ведет борьбу… Разве это не равносильно тому, что делаете вы как арбитр, сознавая существование расхождений между группировками?

Лишь один я выпадал из их тесного кружка и, раздражаясь от того, что на покрытой жиром решетке газовой жаровни подгорают, сворачиваясь, кусочки мяса, печенки, сердца, не отрывал от них глаз, что так не отвечало важности происходившей рядом со мной дискуссии.

— Еда — дело второстепенное, во всяком случае сейчас! — досадливо поморщившись, сказала будущая киносценаристка и величественно и щедро, в свойственной ей манере, ухватила палочками кусков шесть дымящегося мяса и положила их Справедливцу.

Вслед за ней и остальные протянули палочки, я тоже взял кусочек жареного мяса и печенки, а Ооно, подцепив с тарелки сырое мясо, приготовленное для жарки, бросила его на решетку. Если жарить столько мяса в один прием, оно обязательно подгорит. Мясо должно быть слегка подрумянено, и, съев его, нужно положить на решетку новую порцию — ровно столько, сколько съедено, тогда получится вкусное мясо. А она совершенно не соблюдает законов корейской кухни, хотя раз десять ходила со мной сюда. Укоризненно думая об этом, я жевал сухое, как подметка, мясо и жесткую печенку и при этом старался не смотреть на решетку, над которой снова начал подниматься чад. Но тут Ооно надменно приказала:

— Будьте любезны, нельзя ли включить вентилятор на полную мощность? А то от чада просто дышать невозможно!

Официант покорно выполнил ее приказ.

Справедливец ел жареное мясо, не только не соблюдая порядок, принятый в корейском ресторане, но и вообще забыв о хороших манерах, и тем не менее мне было приятно на него смотреть. Перед нами стояли маленькие тарелочки с тарэ, густым соевым соусом к жареному мясу, и с карамисо — пастой из соленых соевых бобов к свиным ножкам, и этот пожилой маленький человечек, подхватив палочками сразу несколько кусков мяса и обмакнув их в тарэ и карамисо, отправлял все это в рот. Потом старательно жевал, глядя прямо на говорившего, жевал своими искусственными зубами, пока не прожевывал как следует. Остальные, видя, как он злоупотребляет острой приправой, хотели было остановить его, но он ел с таким достоинством, что они не решились ничего сказать. При этом у него был такой вид, будто еда для него — дело второстепенное…

— Вы назвали меня пессимистом? — говорил Справедливец с набитым ртом. — Но проанализируйте положение с ядерным оружием, положение со строительством атомных электростанций во всем мире. Я думаю, в такой ситуации самое верное — быть пессимистом! Хотя люди, как правило, оптимисты. Вон официант, который регулировал вентилятор. Посмотрите, какой у него торжествующий вид. Через двадцать-тридцать лет он умрет, а сейчас стоит с заносчивым видом, даже не представляя себе, сколь он зауряден. Так кого же обеспокоит собственная смерть, невозможность иметь детей и внуков из-за радиоактивного заражения, вызванного ядерной бомбой и атомными электростанциями? Портит ли это аппетит даже нам, людям, которых особенно беспокоят эти проблемы? Нет, мы продолжаем есть с неукротимой жадностью!

Он прав. Лишь одна Ооно, слушая Справедливца,

задумалась над его словами и рассеянно обкусывала передними зубами свиную ножку, где и мяса-то почти не было. А для остальных она положила на решетку целую гору мяса. Но тут разговор вдруг переключился на меня. По всему было видно, что говоривший без умолку Справедливецзнает от Ооно подробности моего превращения.

Однако такой человек, как отец Мори, наверно, неА может не учитывать то положение, в котором он сам оказался, да и проблему в целом? Может быть, ваш взгляд на мир отличается от моего. Во всяком случае, вы не отдаете себе отчета в существовании нитей, которые тянутся к императорской семье! Эти нити нужны тем, кто исповедует идею гармонии традиционной японской культуры. Вы, естественно, стоите на противоположных позициях. Императорская семья вам ни к чему!

Действительно, превратившиеся Мори и отец Мори отвергают так называемый естественный порядок, господствующий в нашей стране, — подтвердил Добровольный арбитр. — Правда, я еще не могу понять смысла слов Справедливца об отношениях между императорской семьей и отцом Мори.

Представьте себе, что в существующей вечно императорской семье произойдет превращение] Отец Мори и императорская семья — вы представляете разницу в масштабах, в самом смысле, который заложен в вашем существовании и существовании императорской семьи?