Упрямец Керабан

— Осмелишься ты еще настаивать, Ахмет, что был прав, отказавшись поехать вокруг Азовского моря?

— Нет, конечно. Это вы были правы, дядя!

— Как всегда, племянник, как всегда!

Едва господин Керабан закончил свою фразу, как наступила глубокая темнота, сменившая яркий свет, освещавший всю степь. Конусы внезапно и одновременно погасли. Можно было подумать, что рука рабочего сцены выключила театральный рубильник. Все стало черным и тем более черным, что глаза сохраняли еще на сетчатке впечатление света, источник которого мгновенно иссяк.

Что же произошло? Почему конусы загорелись, раз никакой огонь не приближался к их кратерам?

Вероятное объяснение таково: под влиянием газа, самого по себе загорающегося от контакта с воздухом, произошло то же, что и в 1840 году, когда выгорели окрестности Тамани. Этот газ, фтористый водород, образуется при разложении трупов морских животных, погребенных в глинистых слоях. Он загорается и воспламеняет углеводород, представляющий из себя не что иное, как светильный газ. Так что в любой момент под воздействием ряда климатических условий могут произойти явления самопроизвольного возгорания, причем их невозможно предвидеть.

С этой точки зрения, дороги Керченского и Таманского полуостровов представляют серьезные опасности, которых трудно избежать, поскольку они могут быть внезапными.

Так что господин Керабан был недалек от истины, когда говорил, что любая другая дорога была бы предпочтительнее той, которую выбрал Ахмет.

Но, в конце концов, все избежали опасности — дядя и племянник слегка опаленные, а их спутники — даже без малейшего ожога.

В трех верстах впереди ямщик сдержал лошадей и остановил карету. Как только пламя погасло, он снова зажег фонари. Ведомые этим светом, путешественники, хотя и усталые, благополучно добрались до упряжки. Каждый занял свое место, и карета поехала. Ночь закончилась спокойно, но ван Миттен наверняка надолго запомнил волнующее зрелище. Вот так приключение! Такое можно увидеть разве что в Новой Зеландии, в тот момент, когда там зажигаются источники, расположенные этажами на амфитеатре вулканических холмов.

На следующий день, 6 сентября, в восемнадцати лье от Тамани, обогнув бухту Кизилташ, карета проезжала через городок Анапу, а вечером к восьми часам она остановилась в станице Раевской на границе кавказского района.

Глава шестнадцатая,

в которой речь идет о прекрасных качествах табаков Персии и Малой Азии.

Кавказ представляет собой часть южной России, образуемую высокими горами и огромными плато, вытянувшимися с запада на восток на триста пятьдесят километров[220]. На севере располагается область донских казаков и Ставропольская губерния с калмыцкими и ногайскими степями. На юге — губернии Тифлисская (Тифлис — столица Грузии), Кутаисская, Бакинская, Елисаветпольская[221], Ереванская, затем — провинции Мегрелия, Имеретия, Абхазия, Гурия. С запада от Кавказа — Черное море, с востока — Каспийское.

Вся эта область, расположенная к югу от главного Кавказского хребта, называется также Закавказьем и граничит с Турцией и Персией; все границы сходятся близ горы Арарат, где, согласно Библии, приземлился после потопа ковчег Ноя[222].

Самые разнообразные племена, оседлые и кочевые, населяют эту область. Они принадлежат к картвельской, армянской, черкесской, чеченской, лезгинской группам. На севере обитают калмыки, ногайцы и татары монгольского происхождения, на юге — татары тюркского происхождения, курды и казаки.

Если верить наиболее компетентным ученым, именно из этой полуевропейской-полуазиатской области вышла белая раса, которая населяет ныне Азию и Европу. Поэтому ей и дали название — «кавказская раса».

Три большие русские дороги пересекают этот огромный барьер, над которым господствуют вершины Шат-Эльбруса[223] в четыре тысячи метров, Казбека[224] в четыре тысячи восемьсот метров — высота Монблана — и Эльбруса в пять тысяч шестьсот метров.

Первая из этих дорог — с двойной стратегической и коммерческой значимостью — тянется из Тамани в Поти вдоль побережья Черного моря. Вторая, из Моздока в Тифлис, проходит по Дарьяльскому ущелью. Третья, из Кизляра в Баку, пролегает через Дербент.

Само собой разумеется, что в согласии с Ахметом господин Керабан из этих трех дорог должен был выбрать первую. И действительно, зачем было углубляться в кавказский лабиринт[225], подвергать себя трудностям и, следовательно, задержкам? Первая дорога доходит до порта Поти, а на восточном берегу Черного моря деревень и поселков вполне достаточно.

Существовали, конечно, железные дороги из Ростова во Владикавказ и из Тифлиса в Поти. Ими можно было последовательно воспользоваться, поскольку их разделяет не более ста верст, но Ахмет мудро воздержался предлагать способ передвижения, встретивший слишком плохой прием у его дяди, когда поднимался вопрос о железных дорогах Тавриды и Херсонеса.

Все было условлено, и несокрушимая почтовая карета, которой сделали лишь незначительную починку, утром 7 сентября покинула станицу Раевская и выехала на прибрежную дорогу.

Ахмет решил двигаться с максимальной скоростью. Ему оставалось двадцать четыре дня, чтобы закончить путешествие и добраться до Скутари к назначенной дате. И в этом пункте дядя был с ним в полном согласии. Ван Миттен предпочел бы путешествовать без спешки, наслаждаться обилием впечатлений и не быть связанным точной датой. Но он был не более чем сотрапезником, приглашенным обедать у своего друга Керабана. Теперь его везли в Скутари. Что мог ван Миттен желать еще?

Однако Бруно перед тем, как направиться в Кавказскую Россию, счел нужным для очистки совести сделать ему несколько замечаний, а заодно и предложений.

— Почему бы нам, хозяин, — сказал Бруно, — не предоставить господину Керабану и господину Ахмету мчаться обоим без отдыха и без передышки вдоль этого Черного моря?

— Бросить их, Бруно? — удивился ван Миттен.

— Да, бросить, хозяин, бросить, пожелав им доброго пути.

— И остаться здесь?

— Да, остаться здесь, чтобы спокойно осмотреть Кавказ, раз уж наша злосчастная звезда привела нас сюда. В конце концов, здесь мы найдем такое же хорошее убежище, как и в Константинополе, от притязаний госпожи ван…

— Не произноси это имя, Бруно!

— Я не произнесу его, хозяин, чтобы вам не было неприятно. Но ведь это из-за нее мы должны впутываться в подобную авантюру. Мчаться день и ночь в почтовой карете, рисковать увязнуть в болоте или поджариться на огне в провинции! Искренне: это слишком! Очень даже слишком! Итак, я предлагаю не спорить с господином Керабаном — вы не возьмете верх, — но предоставить ему ехать дальше, предупредив коротко и любезно, что снова встретитесь с ним в Константинополе, когда вам будет угодно туда вернуться.

— Это было бы неприлично, — возразил ван Миттен.

— Это было бы благоразумно, — сказал Бруно.

— Ты считаешь, что есть основания жаловаться?

— Очень даже есть, и к тому же, не знаю, заметили ли вы, но я начинаю худеть.

— Не слишком, Бруно, не слишком!

— А я чувствую это, и если подобный режим продолжится, то скоро я дойду до состояния скелета.

— Ты взвешивался, Бруно?

— Я хотел взвеситься в Керчи, — ответил слуга, — но нашел только весы для писем.

— И этого не хватило?.. — спросил, смеясь, ван Миттен.

— Нет, хозяин, — сказал Бруно серьезным тоном. — Но еще немного, и этого хватит, чтобы взвесить вашего слугу. Ну так что, предоставим господину Керабану следовать своим путем?

Ясно, что их способ путешествовать не мог нравиться ван Миттену, человеку степенного темперамента, никогда и ни в чем не торопящегося. Но мысль огорчить своего друга Керабана, покинув его, была столь неприятной, что он отказался даже обсуждать ее.