Упрямец Керабан

На следующее утро, 26 сентября, путники выехали из этой старой генуэзской колонии, являющейся ныне лишь довольно жалкой деревней, где изготовляют детские игрушки. Через три или четыре лье был пройден городок Бартын, затем в полдень — поселок Филиас. С наступлением вечера проехали через Озину[336], а к полуночи — и городок Эрегли.

Здесь остановились на отдых до рассвета. В общем этого было мало, потому что лошади, не говоря уже о людях, начинали испытывать сильную усталость — на длинном пути от Трапезунда путешественники почти не делали остановок. Но до конца маршрута оставалось лишь четыре дня — 27, 28, 29 и 30 сентября. Кроме того, последний день надо было вычесть, так как он был нужен для особых целей. Если 30 сентября в первые утренние часы господин Керабан и его спутники не появятся на берегах Босфора, то дело плохо! Так что нельзя было терять ни минуты, и господин Керабан ускорил отъезд, состоявшийся с восходом солнца.

Эрегли — это древняя греческая Гераклея. Некогда она была большим столичным городом, и по разрушенным стенам, соседствующим с огромными смоковницами, все еще можно угадать ее древние очертания. Порт, некогда значительный и хорошо защищенный поясом укреплений, ныне пришел в упадок, как и город, насчитывающий теперь не более шести-семи тысяч жителей. После римлян, греков и генуэзцев он попал в руки Мехмеда II, и процветавщий город превратился в простой поселок, мертвый для промышленности и торговли.

Счастливый жених Сарабул мог бы увидеть там еще много любопытного. Ведь рядом расположен полуостров Ахерисия, где в мифической пещере находится один из входов в ад. Разве Диодор Сицилийский[337] не рассказывает, что через это отверстие Геракл[338] привел Кербера, возвращаясь из мрачного царства? Но ван Миттену пришлось снова запрятать свои желания поглубже в сердце. К тому же разве стороживший его шурин Янар не был точной копией Кербера? Конечно, у этого курдского господина не было трех голов, но ему хватало и одной. И когда он поднимал ее со свирепым видом, казалось, что его зубы, виднеющиеся под густыми усами, ничем не уступают зубам трехголовой собаки, которую Плутон держал на цепи.

27 сентября маленький караван проехал поселок Сакария[339], а к вечеру добрался до мыса Керпе[340] в том самом месте, где шестнадцать веков назад был убит император Аврелиан[341]. Здесь остановились для ночевки и собрались на совет о том, как немного сократить маршрут, чтобы приехать в Скутари через сорок восемь часов, то есть утром последнего дня, назначенного для возвращения.

Глава одиннадцатая,

в которой господин Керабан присоединяется к мнению проводника при некотором несогласии своего племянника Ахмета.

Вполне уместное и заслуживающее внимания предложение проводника состояло в следующем.

Какое расстояние отделяло путешественников от холмов Скутари? Приблизительно шестьдесят лье. Сколько времени оставалось для его преодоления? Сорок восемь часов. Этого мало, если упряжки откажутся передвигаться ночью. Но маршрут можно сократить на добрую дюжину лье, если свернуть с извилистой прибрежной дороги и двигаться напрямик через ту часть Анатолии, что заключена между берегами Черного и Мраморного морей.

— Таков план, господин Керабан, который я вам предлагаю, — сказал проводник своим характерным холодным тоном, — и советую принять его побыстрее.

— Но разве прибрежные дороги не надежнее внутренних? — спросил дядя Ахмета.

— На внутренних дорогах не больше опасностей, чем на прибрежных, — ответил проводник.

— А вы хорошо знаете те, которые предлагаете нам? — продолжал спрашивать Керабан.

— Я двадцать раз проходил по ним, когда рубил деревья в анатолийских лесах, — сообщил проводник.

— По-моему, колебаться не стоит, — решил Керабан, — и, чтобы сэкономить дюжину лье, вполне можно изменить маршрут.

Ахмет молчал, и господин Керабан обратился к нему:

— А ты что об этом думаешь, племянник?

Но Ахмет продолжал безмолвствовать. У него были свои предубеждения против проводника, тем более усиливавшиеся, чем ближе путешественники приближались к цели. Лукавые манеры этого человека, его необъяснимые отлучки, при которых он опережал караван, старания постоянно держаться в стороне во время стоянок, якобы с целью подготовки лагеря, странные и даже подозрительные взгляды, бросаемые им на Амазию, повышенный присмотр за девушкой — все это отнюдь не успокаивало Ахмета. Поэтому он старался не терять из виду этого проводника, нанятого в Трапезунде без того, чтобы хорошенько выяснить, кто он и откуда взялся. Однако Керабан едва ли разделил бы эти опасения. Его трудно было убедить в реальности того, что не выходило за пределы простых предчувствий.

— Ну так как же, Ахмет? — повторил свой вопрос господин Керабан. — Прежде чем принять решение по поводу нового предложения нашего проводника, я жду твоего ответа. Что ты думаешь об этом маршруте?

— Думаю, дядюшка, что до сих пор нам было очень удобно следовать по берегу Черного моря и отклониться от него было бы неосторожно.

— А почему? Ведь наш проводник прекрасно знает внутренние дороги, по которым он предлагает следовать. К тому же экономия времени что-нибудь да значит!

— Но, дядя, если мы не слишком будем жалеть упряжку, то легко сможем выиграть…

— Ладно, Ахмет, ты говоришь так, потому что Амазия нас сопровождает, — воскликнул Керабан. — Но если бы она сейчас была в Скутари, то ты первым торопил бы караван.

— Возможно, дядюшка.

— Ну вот, а я, защищая твои интересы, Ахмет, думаю, что чем раньше мы прибудем, тем лучше. Мы постоянно зависим от задержки, и коль скоро можно выиграть двенадцать лье, изменив маршрут, то колебаться нечего.

— Хорошо, дядя, — уступил Ахмет. — Раз вы этого хотите, я не буду спорить.

— Не потому, что я этого хочу, а из-за отсутствия у тебя доводов, племянник. И я легко возьму верх над тобой!

Ахмет промолчал. Но проводник легко мог заметить, что молодой человек относится к его предложению не без некоторого подозрения. Их взгляды встретились лишь на миг, но этого хватило, чтобы «прощупать друг друга», как говорят на жаргоне фехтовальщиков. Поэтому Ахмет решил не просто остерегаться, но быть «в полной готовности». Для него проводник был врагом, только и ждущим случая для предательского нападения.

Впрочем, решение сократить поездку могло лишь понравиться нашим путешественникам. Baн Миттен и Бруно торопились прибыть в Скутари, чтобы выйти из своего затруднительного положения; господин Янар и благородная Сарабул стремились оттуда вернуться в Курдистан со своим зятем и женихом на прибрежном пакетботе; Амазия — мечтала наконец соединиться с Ахметом; а Неджеб не терпелось присутствовать на свадебном торжестве.

Так что предложение было благосклонно принято. Решили также как следует отдохнуть ночью и набраться сил, чтобы на следующий день проделать как можно большее расстояние. Кроме того, осуществили некоторые меры предосторожности, подсказанные проводником. В частности, пришлось позаботиться о провизии на двадцать четыре часа, поскольку по пути невозможно было встретить ни поселков, ни селений, а следовательно, и ханов, духанов, гостиниц. По счастью, все необходимое удалось достать на мысе Керпе. За хорошую цену, разумеется. Кроме того, был приобретен осел для перевозки этого дополнительного груза. Нужно заметить, что господин Керабан вообще питал к ослам слабость — безусловная симпатия одного упрямца к другому, — а тот, которого он купил на мысе Керпе, понравился ему особенно.

Это было животное небольшого роста, но сильное и способное нести груз лошади — около девяноста «оков», или более ста килограммов. Такие ослы встречаются тысячами в Анатолии, они перевозят зерно в различные порты побережья. У этого верткого и веселого ослика были преднамеренно разрезаны ноздри, что легко позволяло ему избавляться от мух. Это обстоятельство придавало ему веселое и жизнерадостное выражение; он вполне мог именоваться «осел, который смеется»! Сильно отличаясь от бедных жалких животных с дряблыми ушами, худыми, окровавленными хребтами, о которых рассказывает Т. Готье, купленный осел был, вероятно, столь же упрям, как и господин Керабан, и, как сказал про себя Бруно, нашел вполне соответствующего хозяина.