Упрямец Керабан

— Клянусь Мухаммадом, — сказал Керабан, передавая эти слова племяннику, — вот человек, который мне подходит.

— Да, — ответил Ахмет, — но каким бы хорошим проводником он ни был, не будем забывать, что не стоит без нужды рисковать на этих анатолийских дорогах.

— А, вечно твои опасения!

— Дядя Керабан, я буду считать нас в безопасности только когда мы будем в Скутари.

— И ты будешь женат! Хорошо! — ответил Керабан, пожимая руку Ахмета. — Через двенадцать дней — обещаю тебе — Амазия станет женой самого недоверчивого из племянников.

— И племянницей…

— Лучшего из дядей! — воскликнул Керабан, заканчивая фразу взрывом смеха.

Транспортные средства каравана состояли из двух «талик» — нечто вроде довольно комфортабельной коляски, которая при плохой погоде может закрываться, и четырех лошадей, запряженных по две в каждую талику, а также еще двух лошадей под седлом. Ахмет был счастлив, пусть за высокую цену, найти транспорт в Трапезунде, так как это позволяло закончить поездку в хороших условиях.

Господин Керабан, Амазия и Неджеб заняли место в первой талике, а Низиб устроился сзади. В глубине второй благородная Сарабул воссела рядом с женихом, а напротив поместился ее брат. Бруно играл роль выездного лакея.

На одну из оседланных лошадей сел Ахмет, а на вторую — проводник, который попеременно либо галопировал рядом с колясками, либо освещал дорогу, находясь впереди каравана.

Поскольку на дорогах могло быть неспокойно, путешественники запаслись ружьями и револьверами, не считая постоянного вооружения, подвешенного к поясу господина Янара и его сестры, а также знаменито ненадежных пистолетов господина Керабана. Хотя проводник и уверял, что на дорогах опасаться нечего, Ахмет счел нужным принять меры предосторожности против возможного нападения.

В общем, с такими средствами передвижения не представляло особых трудностей преодолеть около двухсот лье за двенадцать дней, даже без смены лошадей в районе, в котором почтовые станции были редки. Итак, если не будет непредвиденных и маловероятных неприятностей, то это путешествие по окружности должно будет закончиться в нужный срок.

Страну, простирающуюся от Трапезунда до Синопа, турки называют Джаник[318]. А по ту сторону начинается уже собственно Анатолия, древняя Вифиния[319], ставшая одним из самых обширных пашалыков азиатской Турции, охватывающим западную часть древней Малой Азии со столицей в Кутее[320] и с такими важными городами, как Бурса, Смирна и Анкара.

В шесть часов утра караван выехал из Трапезунда и в девять часов, через пять лье пути, прибыл в Платану[321].

Платана — это античная Гермонсса. Чтобы добраться до нее, нужно пересечь нечто вроде долины, где растут ячмень, хлебные злаки и где разводят великолепные плантации табака. Господин Керабан не мог не полюбоваться на эти произрастающие в Азии растения семейства пасленовых, листья которых, будучи высушенными без какой-либо дополнительной обработки, становятся золотисто-желтыми. Очень вероятно, что его корреспондент и друг ван Миттен тоже не стал бы сдерживать своих восторгов, если бы ему не было запрещено восхищаться чем бы то ни было, кроме благородной Сарабул.

Во всем этом краю высятся прекрасные деревья — ели, сосны, буки, вполне сравнимые с самыми величественными деревьями Гольштейна[322] и Дании; рядом с лесным орехом, смородиной, дикой малиной. Не без некоторого чувства зависти Бруно мог заметить, что коренные жители этого района даже в детском возрасте уже успевали обзавестись внушительным животиком, что было очень обидно для голландца, доведенного до состояния скелета.

В полдень путники проехали через деревушку Фол, оставляя слева от себя первые отроги Понтийских Альп. По дорогам сновали, направляясь в Трапезунд или из него, крестьяне, одетые в ткань из грубой коричневой шерсти. На головах у них были фески или колпаки из бараньей шкуры. Их сопровождали жены, закутанные в полосатую хлопчатобумажную ткань. Полоски эти четко выделялись на фоне юбок из красной шерсти.

Колоритная страна! Она, несомненно, имела нечто общее с той, которую описывал Ксенофонт в «Отступлении десяти тысяч». Но злополучный ван Миттен проезжал по ней под грозным взглядом Янара и не имел права даже порыться в своем путеводителе.

Поэтому он дал Бруно указание сделать это вместо него, а также записать кое-какие беглые наблюдения. Бруно, однако, думал совсем о другом, а вовсе не о подвигах греческого полководца. Поэтому при выезде из Трапезунда он позабыл показать хозяину возвышающийся над побережьем холм, с вершины которого десять тысяч воинов, возвращавшиеся из провинций Макронии, приветствовали криками волны Черного моря. Это, конечно, не подобало верному слуге.

Вечером, проехав еще двадцать лье, караван остановился для ночевки в Тиреболу. Там проголодавшиеся путники отдали должное обильной еде. Хватало всего, в том числе баранины, и на сей раз Низиб мог вволю угоститься, не опасаясь нарушить мусульманский закон и вызвать неудовольствие Бруно.

Этот небольшой поселок, а точнее — деревушка, был покинут утром 19 сентября. В течение следующего дня проехали Зеп с его тесным портом, в котором могут укрыться лишь три или четыре торговых судна среднего водоизмещения. Затем, проделав еще двадцать пять лье, поздним вечером под руководством проводника, бесспорно прекрасно знавшего дороги, едва просматриваемые на равнинах, путешественники добрались до Гиресуна.

Гиресун построен у подножия холма рядом с крутым побережьем. Эта античная Фармасея, в которой на отдых останавливались десять тысяч воинов, представляет собой живописные развалины крепости, господствующей над входом в порт.

В Гиресуне господин Керабан смог запастись большим количеством курительных трубок из вишни, являющихся здесь важным предметом торговли. Действительно, в этой части пашалыка очень много вишневых деревьев, и ван Миттен счел нужным сообщить своей невесте тот исторический факт, что именно из Гиресуна проконсул[323] Лукулл[324] послал первые вишни, прижившиеся в Европе.

Сарабул о знаменитом гурмане[325] никогда не слышала и, кажется, проявила к ученым рассуждениям ван Миттена лишь очень слабый интерес. Голландец, окончательно порабощенный спесивой невестой, являл собой самое жалкое подобие курда, какое можно только вообразить. Тем не менее его друг Керабан не переставал — неясно, в шутку или нет — приносить ему свои поздравления на предмет того, как ловко он носит курдский костюм. Слыша это, Бруно лишь пожимал плечами.

— Да, ван Миттен, да, — повторял Керабан, — все это вам чрезвычайно идет: кафтан, шальвары, тюрбан. Чтобы полностью стать курдом, вам не хватает только больших грозных усов, таких, как у господина Янара.

— Я никогда не носил усов, — отвечал ван Миттен.

— У вас нет усов? — вскричала Сарабул.

— У него нет усов? — повторил господин Янар самым презрительным тоном.

— Они будут у вас, — продолжала властная курдчанка, — и я сама позабочусь, чтобы вы их отрастили.

— Бедный господин ван Миттен, — прошептала Амазия, вознаграждая его добрым взглядом.

— Все это кончится диким смехом, — повторяла Неджеб, в то время как Бруно качал головой, подобно вестнику зла.

На следующий день, 20 сентября, двинувшись по римской дороге, которую, как говорят, Лукулл построил, чтобы соединить Анатолию с армянскими провинциями, маленький отряд оставил позади себя деревню Аптар, затем, к полудню, поселок Орду. Путь здесь пролегал невдалеке от великолепных рощ — по склонам холмов в изобилии виднелись разные породы дуба, граба, вяза, платана, сливы, оливы, можжевельника, ольхи, серебристого тополя, граната, белой и черной шелковицы, ореха и сикомор. Виноградные лозы, столь же часто встречающиеся здесь, как плющ в умеренных странах, обвивали деревья до самых верхушек. И ко всему этому еще и боярышник, барбарис, орешник, калина, бузина, мушмула, жасмин, тамариск, шафран с голубыми цветами, ирисы, рододендроны, скабиозы, желтые нарциссы, асклепиады, мальвы, кентавры, левкои, восточные ломоносы и т. д. И дикие тюльпаны, да, тюльпаны, при взгляде на которые в ван Миттене пробуждались все инстинкты садовода-любителя, хотя, казалось бы, вид этих растений должен был навести его на неприятные воспоминания о первом браке. Правда, теперь существование первой госпожи ван Миттен служило гарантией против брачных притязаний второй. Какое счастье, что он был женат уже раньше!