Москва и москвичи

Марья Алексеевна. Проститься?… Куда ж вы едете? Верно, в вашу тамбовскую деревню?

Сусликова. Нет, Марья Алексеевна, за границу!

Марья Алексеевна (очень холодно). Право?… А куда ж вы едете за границу?

Сусликова. В Карлсбад.

Марья Алексеевна. Что ж, это хорошо. Вы будете пить воды?

Сусликова. Да, может быть, один курс.

Марья Алексеевна. А потом?

Сусликова. Потом заедем на несколько дней в Дрезден; если успеем, посмотрим Саксонскую Швейцарию, а там назад в Москву.

Марья Алексеевна. Так вы пробудете за границею…

Сусликова. Месяца три или четыре.

Марья Алексеевна. Только-то!.. Конечно, для того, чтоб побывать в Карлсбаде да проездом взглянуть на Дрезден, больше времени и не надобно… Знаете ли что, Авдотья Никифоровна?… Ведь мы можем с вами повстречаться за границею.

Сусликова. Как?… Так и вы едете в Карлсбад?

Марья Алексеевна. Нет, в Карлсбаде мы будем только проездом. Да, если правду сказать, что там и делать?… Эти карлсбадские воды сделались так пошлы! Ну, право, по мне, все равно, что наш Липецк, что этот Карлсбад; и если б мне нужно было лечиться водами, так уж, конечно, я охотнее поехала бы на Кавказ.

Сусликова. Ах, что вы, Марья Алексеевна, помилуйте!

Марья Алексеевна. Право!.. Там, по крайней мере, другая природа, другой мир; а что такое Карлсбад? Ну, скажите сами: кто не был в этом Карлсбаде?… Да знаете ли, что в Петербурге поездка в Карлсбад не считается даже путешествием за границу?

Сусликова (с приметной досадой). Ну, нет, Марья Алексеевна, извините! Ведь съездить в Карлсбад не то, что съездить в Воронеж или Пензу.

Марья Алексеевна. Почти то же.

Сусликова (вспыхнув). Да позвольте спросить: вы-то куда изволите ехать?

Марья Алексеевна. Разумеется, сначала в Германию, на берега Рейна; там в Швейцарию; оттуда в Верхнюю Италию — на Лаго-Маджиоре, в Венецию… О, там мы непременно будем! Потом на зиму в Рим, а будущей весною…

Сусликова. Назад в Россию?

Марья Алексеевна. О, нет!.. Стоит ли того, чтоб ехать на один год за границу! Из Италии мы проедем в Париж…

Сусликова (у которой начинается истерика). Вот что!.. И долго там проживете?

Марья Алексеевна. До самой зимы.

Сусликова. А потом?

Марья Алексеевна. Опять в Италию: сначала в Неаполь, а там, может быть, проедем в Палермо… Представьте себе, Авдотья Никифоровна, в то время как вы будете здесь жить по уши в снегу, мы станем прогуливаться под тенью померанцевых деревьев… Ах, ma chere amie!.. Уж то-то я вам порасскажу, когда мы воротимся…

Сусликова (с злобной улыбкой). Покорнейше вас благодарю!.. А мы послушаем, если доживем до этого.

Марья Алексеевна. И, полноте, что вы?… Мы года через три непременно вернемся.

Сусликова. Через три года!.. Ну, помогай вам бог, Марья Алексеевна!.. Прожить три года за границею — не безделица!

Марья Алексеевна. Да, конечно, иным нельзя и году прожить за границею, но с таким состоянием, как наше…

Сусликова. Разумеется… Вам бросить пятьдесят и даже сто тысяч — ничего не значит.

Марья Алексеевна. Ну, этого сказать нельзя… Впрочем, конечно, пятьдесят и даже сто тысяч нас не разорят.

(Минутное молчание. И хозяйка и гостья не говорят ни слова, но в их глазах можно легко прочесть, что они думают следующее.)

Сусликова. Как эта дура чванится!.. Хвастунья этакая!

Марья Алексеевна. Что, голубушка, — много взяла со своим Карлсбадом?…

Сусликова (вставая). Прощайте, Марья Алексеевна!

Марья Алексеевна (также вставая). Что это вы, Авдотья Никифоровна, куда так торопитесь?

Сусликова. Извините, мне много еще надобно ездить. Хоть мы отправляемся и не в Италию и не на три года, а нельзя же не проститься со всеми знакомыми… Да не беспокойтесь, сделайте милость!

Марья Алексеевна (провожая). Sans adieu, madame!.. Мы увидимся с вами в Карлсбаде.

Сусликова. Почему знать, может быть, вы там и дня не пробудете.

Марья Алексеевна. Все равно — уж я вас отыщу!

Сусликова. Comme vous etes bonne, madame!.. Прощайте! (Уходит.)

Андрей Тихонович. Ну, матушка Марья Алексеевна, как ты свою гостью-то отделала!

Марья Алексеевна. А ты заметил?

Андрей Тихонович. Как же!.. Ее начинало уж подергивать… Я того и глядел, что с ней дурно сделается.

Марья Алексеевна. Пускай себе!.. Видишь, шиканерка какая!.. Прискакала объявлять, что едет за границу!.. Думала, что я так и ахну… что у меня желчь разольется!

Андрей Тихонович. И, нет, матушка! Чай, хотелось просто так — похвастаться…

Марья Алексеевна. Да, просто!.. Ты ее не знаешь, мой друг; поверь мне, она, отправляясь к нам, думала: «Уж как же я этим разогорчу Марью Алексеевну!.. Она начнет приставать к мужу, чтоб он вез ее также в чужие края, — он не согласится, они поссорятся…»

Андрей Тихонович. Да что ж ей от этого за радость?

Марья Алексеевна. Такой уж скверный характер!

Андрей Тихонович. А что, Марья Алексеевна, скажи правду: ведь ты в самом деле поссорилась бы со мною, если б я стал упираться?

Марья Алексеевна. Ах, Андрюша!.. И тебе не стыдно говорить такие слова?… Да разве есть что-нибудь в мире, за что бы я могла с тобой поссориться?… Разве я не делаю всегда, что тебе угодно…

(Входит слуга.)

Андрей Тихонович. Что ты?

Слуга. Письмо с почты.

Андрей Тихонович. Подай!.. Из Воропановки, от приказчика… А повестки нет?

Слуга. Нет, сударь. (Уходит.)

Андрей Тихонович (распечатывая письмо). Что ж это значит?… (Читает письмо.) Что это?… Господи!..

Марья Алексеевна. Что такое, мой друг?

Андрей Тихонович. Гнев божий, матушка!.. Несчастье… Вся Воропановка выгорела — десяти дворов не осталось!

Марья Алексеевна. Что ты говоришь?!

Андрей Тихонович. Посмотри-ка, что Терентий пишет… Все дотла сгорело; весь хлеб — и наш и крестьянский.

Марья Алексеевна. А разве наш хлеб не был еще продан?

Андрей Тихонович. Видно, что нет… Вот тебе и поездка за границу!

Марья Алексеевна. Как, мой друг, так мы не поедем?

Андрей Тихонович. Помилуй, Марья Алексеевна, как теперь нам уехать? Я завтра же поскачу в Воропановку… Надобно взглянуть самому, пособить мужичкам, обстроить их…

Марья Алексеевна. Да это все может сделать без тебя Терентий. Послушай, мой друг, уж без этого мы теперь не обойдемся… Надобно занять в Опекунском совете. Да вот всего лучше: ты сбирался купить подмосковную и взял свидетельство на Вихляевку; в ней без малого триста душ, так нам выдадут из Опекунского совета с лишком шестьдесят тысяч; ты пошлешь тысяч пять Терентию, а с остальными нам, кажется, можно будет ехать за границу.

Андрей Тихонович. Эх, Марья Алексеевна, занять легко, а прожить и того легче; да платить-то чем мы станем?

Марья Алексеевна. Как чем?… Если мы будем жить за границею занятыми деньгами, так все здешние доходы пойдут на уплату долга.

Андрей Тихонович. А если без нас доходы-то будут плохие или их вовсе не будет — тогда что? Нет, мой друг, что бог даст вперед, а в нынешнем году нам никак нельзя ехать за границу.

Марья Алексеевна. Нельзя?… Ну, делать нечего, Андрей Тихонович!.. Я до сих пор скрывала от тебя — не хотела тебя огорчить, но теперь должна сказать всю правду. Неужели ты думаешь, что я хотела прожить за границею три года для одной только забавы?

Андрей Тихонович. А для чего же, матушка?…

Марья Алексеевна. Для моего здоровья, Андрей Тихонович!.. Оно совершенно расстроено…

Андрей Тихонович. Расстроено?… Твое здоровье расстроено?

Марья Алексеевна. Ужасно!.. Я советовалась с медиками, и они полагают, что меня может спасти один теплый климат.

Андрей Тихонович (остолбенев от удивления). Спасти?… Как спасти?…

Марья Алексеевна. Да, мой друг!.. И что для этого мне непременно надобно провести две или три зимы в Неаполе, Риме или, по крайней мере, в Париже.

Андрей Тихонович. Да что у тебя за болезнь такая, мой друг? Понять не могу!.. Ты благодаря бога кушаешь хорошо, почиваешь спокойно, румянец во всю щеку…