Песни черного дрозда (сборник)

Молчанов стоял и вглядывался. Одноухий тоже не менял позы выжидания. Архыз тем временем лёг и посматривал то на хозяина, то на медведя, словно подчёркивал, что свою роль он выполнил и теперь дело за ними, за старыми друзьями.

Александр Егорович снял ружьё, положил на землю, скинул рюкзак, покопался в нем. С ладонями, полными сахара, он пошёл к Одноухому, вытянув вперёд руки. Удастся или нет?!

Не прошёл он и десяти шагов, как Лобик сдвинулся с места и тоже отступил шагов на двадцать, там снова остановился, смотрел исподлобья, как-то очень сумрачно и дико. Белые кусочки полетели навстречу ему, упали на листву. Он проводил взглядом знакомые сладости, но не тронулся с места. Тогда Молчанов сел, прислонившись спиной к дереву. И опять — никакого результата.

— Архыз, ступай к нему. Иди, иди… — приказал Молчанов.

Овчар вскочил, побежал, но в тридцати метрах от Лобика остановился, видно поняв, что ближе нельзя.

— Ну тогда я. — Александр Егорович смело шагнул к медведю.

Одноухий склонил морду, качнулся и неторопливо сошёл с тропы. Ещё раз оглянулся, ещё — и скрылся в густом папоротнике среди пихт.

Мало сказать, что Человек и собака были разочарованы. Они стояли на тропе с видом очень унылым. Все переменилось. Нет у них больше друга-медведя. История с пленением сделала его окончательно чужим, недоверчивым. Он пошёл за овчаром, когда тот обнаружил его. Даже решился показаться человеку. Но на большее не рискнул. Тем более, что совсем недавно…

Молчанов ещё не знал последнего действия драмы.

Тогда освобождённый из клетки Лобик проводил Молчанова за реку, увидел костёр, его ночлег и, оставаясь незамеченным, удалился в глубь лесных гор, где его родина. Зверь нуждался в покое и сильной пище.

Под утро Лобик без особых хлопот разыскал и задавил одичавшую свинку, видно ушедшую из совхозного посёлка, и обильно позавтракал. После этого он неторопливо заковылял в гору и окончательно пропал в джунглях. Ходил мало, больше спал. Вокруг него — в каштаннике и буковом лесу — валялось сколько угодно орешков и плодов, первые дни свободы походили на сплошной пир. Лишь через несколько дней, почувствовав прежнюю силу в мышцах и остроту взгляда, Лобик, вдруг что-то вспомнив, повернул назад и за одну ночь безбоязненно обследовал место своего пленения. Слабый запах от бережновского окурка привёл его в неописуемую ярость. С глазами, налитыми кровью, прошёл он по ненавистному следу чуть не до семеновского кордона, залёг там и не ушёл, пока не убедился, что его врага здесь нет. Жажда мести поостыла, но не прошла, и Лобик покинул южные леса.

Кривые промысловые тропы увели его из заповедника на запад, вскоре он очутился в окрестностях Шезмая, обошёл поверху Гуамское ущелье и дней шесть бродил вокруг посёлка, не гнушаясь нападать на овец и свиней, вольно разгуливающих по лесу за огородами. В его настойчивости угадывалось все то же желание мести.

И час пришёл.

Как мы уже знаем, дядя Алёха махнул рукой на правосудие и ударился в лес, чтобы у себя дома успокоиться от всех переживаний, выпавших на браконьерскую долю. Теперь он не верил даже начальству с их лицензиями и высокими словами. Пропади оно все пропадом! Ещё не хватало на шестом десятке лет очутиться в тюрьме!

Но ружьё он взять с собой не забыл, благо его в суматохе оставили у Коротыча в кабинете. Зашёл, когда никого не было, и взял. Как же в лесу без ружья?

Он не торопился, делал привал три раза в сутки, пил чай у костров, ел пряники, купленные на те самые деньги, что заработал на сто четырнадцатом медведе, шёл домой без спешки и с приятностью, постепенно забывая о своих не очень весёлых поступках. Уже далеко за перевалом, подавшись западнее, он очутился вне заповедника в знакомом-перезнакомом лесу. Здесь на дядю Алёху нарвалась стайка косуль. Он не утерпел и пальнул, свежего мясца захотелось.

В ясном осеннем воздухе звук выстрела разнёсся километров на шесть. Люди его не услышали, а вот медведь услышал. Но не испугался, не бросился наутёк. Напротив, соблюдая крайнюю осмотрительность, пошёл на выстрел и вскоре догадался, кто сидит у костра и варит мясо.

О, как загорелись глаза Одноухого! Как поднялась шерсть на загривке! Как страшен сделался он, сытый, огромный медведь, уже одержимый ненавистью к человеку.

В последний свой вечер дядя Алёха попировал у костра, даже впрок мясца заготовил, нарезав его лентами и провялив над костром. Уснул он поздно, спал безмятежно и не знал, кто бродит рядом. Одноухий караулил своего врага, но близко не подошёл — боялся огня. Лишь когда утром Бережной погасил угли и, забросив ружьё на плечо, пошёл по лесу к дому, медведь обежал его стороной и забрался на камень, мимо которого дядя Алёха никак не мог не пройти. Улёгся и стал ждать.

Бережной приближался. Узкая тропа огибала камень. Этот камень был столообразный. Крутой и невысокий, всего метра три, он густо порос наверху чёрным можжевельником. Одноухий лежал под кустом, выставив нос. Он увидел своего врага издали, подобрался. Ни запах ружья, ни страх перед человеком уже не могли остановить его — жажда мести стёрла все другие чувства.

Он бросился, просто упал сверху, лишь только Бережной миновал его, упал со спины, так что в глаза свою смерть убийца ста тринадцати медведей не видел. Он вообще ничего не видел, кроме внезапной черноты в глазах…

На пятый день после этого Лобик встретил Архыза. Хотел уйти незамеченным, даже припугнул овчара и побежал от него, но Архыз словно приклеился и заставил вспомнить прошлое, буквально вынудив медведя — теперь не просто дикого, а медведя-убийцу — свернуть на тропу, по которой шёл его друг — Человек.

Увы, прошлое не вернулось и не одолело. Слишком свежей была последняя история. Лобик подавил в себе страх, отважился показаться — только показаться, не больше! — чтобы затем уйти уже навсегда с глаз людских. Люди, которых пришлось ему встретить, все-таки сделали медведю больше зла, чем добра: Так он считал. Так записал в своей ёмкой памяти.

Как настоящий дикий зверь он заплатил за зло ещё большим злом, его сознание помутилось настолько, что не видел он больше вокруг себя друзей. Только врагов.

А с врагами Одноухий теперь умел справляться.

Ничего не зная о страшной судьбе Бережного, Александр Егорович почувствовал, как встреча с Лобиком изменила его настроение. Все пошло прахом. Так чувствуешь себя, когда разуверишься в товарище, потеряешь близкого, ощутишь себя жертвой обмана или коварства.

Замкнувшийся, несколько раздражённый, явился он в палатку ботаника, переночевал, удивив коллегу своей неразговорчивостью и даже какой-то холодностью тона. Утром, осмотрев делянки, он ушёл, хотя они раньше договаривались побыть вместе два-три дня.

И Архыз, глядя на хозяина, заскучал, уже не бегал, не искал, наверно догадавшись, что искать в лесу ему некого и нечего.

Через сутки Александр Егорович спустился с гор к семеновскому кордону.

Пётр Маркович пожал Молчанову руку, спросил:

— Может, в тот дворец ночевать пойдёшь? Пустой стоит.

— Не пойду, — мрачно ответил гость. — Если можно, у тебя останусь.

— Отчего же не можно? Оставайся, потолкуем. Правда, ты чтой-то сегодня невесёлый, устал или неприятности какие? А у меня новости для тебя имеются, Александр Егорович.

— Давай делись, я четыре дня в горах, поотстал в новостях.

— Ну, перво-наперво о твоей пропавшей одёже. Тут все выяснилось, один из уволенных лесников перед уходом сказал все-таки. Бережной её украл, одёжу-то. Для приманки. И вроде удалось ему, пошёл твой медведь на приманку, словили они его. В клетку, понимаешь, одёжу положили, он и пошёл. Вот какая коварная хитрость у человека!

— Знаю. Нашёл я клочки на том самом месте, догадался.

— Клочки?

— Лобик порвал куртку и плащ, когда попался. Зверь воспринял это так, словно я заманил его в клетку. И всю ненависть, всю злобу свою сорвал на одежде — значит, на мне, на виновнике пленения.