Спаси меня

И самое главное — а вот этого уже вообще никто не понимал, — Жюльет чувствовала себя по-настоящему живой, только когда играла. И неважно, что это роль в студенческой пьесе и в зале всего два человека. Она жила только на сцене. Только становясь кем-то другим, она была собой. Словно внутри у нее была пустота, которую необходимо заполнить, и настоящей жизни для этого мало. Каждый раз, когда Жюльет пыталась это объяснить, она думала, что, наверное, в ее потребности искать другую реальность есть что-то нездоровое.

Жюльет решительно прогнала мрачные мысли и вспомнила песенку Азнавура: «Я уже видел свое имя на афише…» Напевая, она вошла в комнату Коллин. На стуле была аккуратно сложена одежда соседки — безумно дорогие вещи, купленные, чтобы ходить на собеседования. Рискованные инвестиции, но этот риск оказался оправданным.

Жюльет не удержалась и решила кое-что примерить, ведь у них с Коллин один размер. Она сняла джинсы и старый свитер и надела костюм от Ральфа Лорена. Подмигнула своему отражению в зеркале.

«Неплохо!»

Черная кашемировая водолазка, прямое пальто из твида, элегантные туфли от Феррагамо. Чувствуя что-то вроде вдохновения, Жюльет слегка накрасилась — немного пудры, тушь, карандаш для подводки глаз.

— Зеркальце, скажи скорей, кто на свете всех милей?

Она сама удивилась тому, насколько иначе стала выглядеть. В этой одежде и макияже она была похожа на деловую женщину. Кажется, тот, кто придумал пословицу «Не одежда делает человека», ошибся. Жюльет вспомнила фильм, в котором Дастин Хоффман переодевается женщиной и играет главную роль в своей жизни.

Она повернулась к зеркалу и решительно представилась:

— Жюльет Бомон, очень приятно. Я адвокат.

Услышав снизу мяуканье голодного Жана Камня, она, не переодеваясь, спустилась на кухню и вывалила ему в миску коробку китайской еды.

— Ешь, это очень вкусно! Курица «Пять ароматов» и рис по-тайски.

Жюльет погладила кота, который урчал над миской, и повторила:

— Жюльет Бомон, очень приятно. Я адвокат.

Она вдруг решила, что не станет сидеть дома, как старая дева. Не пойти ли в театр? Посмотреть какой-нибудь спектакль. Например, музыкальную комедию на Бродвее. За час до начала в театральных кассах на Таймс-сквер можно купить билет по очень разумной цене. Наверняка из-за снегопада многие откажутся от билетов. Стоит попытать счастья. Может быть, «Призрак Оперы»? Или «Кошки»?

Жюльет снова посмотрела в зеркало. И впервые за долгое время ей понравилось то, что она там увидела.

— Сожалею, Жан Камий, но меня ждет Нью-Йорк! — провозгласила она, театрально взмахнув руками.

Взбежав по лестнице, она ворвалась в комнату Коллин, схватила ее шарфик от Барбери и вышла на улицу навстречу звенящему от мороза сияющему вечеру с твердым намерением как можно лучше провести свои последние часы на Манхэттене.

5

В Нью-Йорке все что-то ищут.

Мужчины ищут женщин, женщины ищут мужчин. В Нью-Йорке все что-то ищут. И иногда… находят.

Дональд Уэстлейк [5]

Сэм читал историю болезни, когда старшая медсестра Бекки похлопала его по плечу.

— Доктор, ваше дежурство закончилось полчаса назад, — произнесла она, указывая на расписание, висевшее на стене.

— Да-да, сейчас… Только дочитаю, — ответил Сэм так, словно просил ее об одолжении.

Но Бекки была непреклонна.

— Вас самого пора лечить, — сказала она, отбирая у него папку. — Идите домой.

И Сэму пришлось подчиниться. Бекки смотрела, как он идет по коридору. Одна из практиканток, проходивших стажировку в больнице Святого Матфея, вздохнула:

— Какой он клевый…

— Даже не думай, милочка. У тебя никаких шансов.

— Он что, женат?

— Хуже.

В комнате отдыха Сэм повесил измятый халат в металлический шкафчик. Поправил галстук, надел пиджак и пальто — и все это, даже мельком не посмотрев в зеркало. У него давно пропало всякое желание производить на других впечатление, но ему и в голову не приходило, что в глазах многих женщин именно это делало его еще более привлекательным.

Он вызвал лифт. Следом за ним в кабину вошел китаец-санитар, толкавший перед собой каталку. Лежавшее на ней тело было с головой накрыто простыней, что не оставляло никаких сомнений в том, что этот пациент больше не нуждается в лечении. Санитар хотел было пошутить на эту тему, но, встретив мрачный взгляд Сэма, передумал. Лифт остановился на первом этаже. Больничный холл, где было полно народу и стоял гул голосов, напоминал зал ожидания в аэропорту. Не удержавшись, Сэм заглянул в приемную отделения скорой помощи. Она была переполнена.

«А в следующие несколько часов все только ухудшится».

В углу приемной скорчился на стуле пожилой мужчина. Его била дрожь, и он кутался в потертое пальто, глядя на стайку экзотических рыбок в аквариуме. Рыбки, не останавливаясь, плавали по кругу. Очень худая молодая женщина сидела, подтянув колени к подбородку. Сэм случайно встретился с ней взглядом. Ее глаза были красными от недосыпа или наркотиков, за ее ногу цеплялся хнычущий ребенок.

«Может, остаться на ночное дежурство?»

— Шесть долларов, дорогуша!

Жюльет расплатилась с таксистом-гаитянином, добавив немного на чай за то, что тот, узнав в ней француженку, говорил на ее родном языке.

Такси остановилось на перекрестке Бродвея и Седьмой авеню — на Таймс-сквер, где и днем и ночью было не протолкнуться. Жюльет всегда тянуло сюда как магнитом. На этом небольшом треугольнике, залитом асфальтом и со всех сторон стиснутом небоскребами, находилось множество знаменитых театров.

В любую погоду — в дождь, снег, ураган — Таймс-сквер всегда залита светом огромных рекламных щитов и ярких вывесок, которые тысячью огней переливаются на фасадах. Восхитительное зрелище! Кажется, будто волны прилива и отлива вносят оживленные праздничные толпы в двери театров, кинозалов, ресторанов и выносят обратно на улицу.

Жюльет купила хот-дог и с удовольствием ела, стараясь не закапать кетчупом свое чудесное пальто. Она посмотрела на огромный экран с расписанием ближайших спектаклей и направилась к зданию из белого мрамора, перед которым каждый год тридцать первого декабря собирается целая толпа, чтобы увидеть, как, возвещая начало нового года, спускается вниз огромный хрустальный шар — знаменитое Большое Яблоко, символ Нью-Йорка.

Жюльет хотела в последний раз окунуться в пьянящую атмосферу праздника и роскоши. Можно было сколько угодно ворчать вслух, но в глубине души она обожала Манхэттен. Она была городской мышью, а не деревенской. Природа, уединение, пение птиц оставляли ее равнодушной. Ей были нужны кипение городской жизни, движение, скорость, круглосуточно открытые магазины. Было нужно знать, что она может зайти в них в любое время суток.

Конечно, все тут выглядело несколько преувеличенным, нереальным, словно Таймс-сквер была гигантским ночным клубом, воздвигнутым посреди Манхэттена. Кому-то агрессивная реклама, оглушительная музыка и клубы дыма, вырывающиеся из дверей, могли показаться настоящим кошмаром…

Но здесь Жюльет чувствовала себя живой. Вокруг было настоящее столпотворение, зато она не была тут одна. Черт возьми, ведь это Нью-Йорк, это Бродвей, «самая длинная улица в мире», как пишут в путеводителях! Улица, пересекавшая весь Манхэттен и уходившая дальше, в Бронкс.

* * *

В холодном вечернем воздухе раздался вой сирены. Автоматические двери больницы Святого Матфея медленно закрылись за Сэмом как раз в тот момент, когда на стоянку влетела машина скорой помощи. Сэм бросился на помощь санитарам, но потом остановился. Он только что предложил доктору Фримен, возглавлявшей отделение скорой помощи, подежурить, но та отказалась, сославшись на то, что Сэм и так не спал несколько ночей подряд.