Юдифь

Строились новые загоны для скота, который собирались спрятать в городе перед самым приходом неприятеля.

Главная площадь была изуродована сплетенными из прутьев хижинами для населения окрестных деревень.

В эти трудные дни никто не думал о красоте города, все мысли были сосредоточены на спасении жизни.

За ежедневными заботами и приготовлениями к войне мы незаметно втянулись в какую-то иную жизнь и начали ощущать уверенность в себе от звона мечей, доносившегося из кузниц на каждой улице. Прибавлялась вера в силу нашего войска, которое пополнялось жителями деревень, а глубокие рвы, выкопанные вокруг городских укреплений, стали казаться непреодолимыми.

Каждый день у входа в Храм Иоаким говорил нам, что наши молитвы достигают уха Господня, а градоначальник Озия рассказывал о мощи армии нашего города, численность которой достигла двух тысяч мужчин, юношей и мальчиков, если они по виду могли сойти за юношей.

Их ободряющие речи проливались на наши раны целительным бальзамом, мы упивались их доблестью и обретали столь необходимую нам надежду.

Единственными, кто не считал наши оборонительные укрепления неприступными, были торговцы: цены на дома в нашем городе упали вдесятеро.

Цены же на еду возросли в двадцать раз, а сосуды для воды стали дороже серебряных монет.

Так прошли двадцать два дня приготовлений к войне, двадцать два дня самоотверженных усилий, и мы стали думать, что враг встретит в нашем лице достойного противника.

На рассвете двадцать третьего дня дозорные, выставленные на городских стенах, заметили в том месте, где соприкасаются небо и земля, тонкую черную линию, тянувшуюся влево и вправо насколько хватал глаз.

Все, кто был в городе, поднялись на стены, чтобы увидеть надвигавшуюся на нас силу.

Шепча про себя молитвы, мы оставались там до полудня, когда неприятельские всадники появились у котловины, хорошо различимой с городских укреплений.

Зрелище было устрашающее: проходили часы, а котловина все продолжала заполняться войском, которому не было конца.

Подобно муравьиному полчищу, они покрывали весь горизонт, и до конца дня прибывали и прибывали все новые пехотинцы и всадники, а с ними ослы, верблюды и мулы, нагруженные кожами для шатров и палаток, съестными припасами для солдат, оружием, запасным снаряжением, кухонной утварью.

Они заняли все дороги, ведущие к горе, на которой стоит Ветилуя, окружили часовыми все источники и колодцы и начали ставить лагерь. Этот лагерь был больше любого города, построенного людьми на этой земле.

Все наши надежды были посрамлены, нашей гордости и уверенности в себе как не бывало.

Каким ничтожным показалось нам наше жалкое войско, состоящее из необученных юнцов и никуда не годных старцев!

Стены нашего города словно истончились, а все наши попытки поднять свой дух военными приготовлениями рухнули в одночасье.

Думаю, в ту ночь в Ветилуе никто не уснул. Озия и Иоаким отменили свои ежедневные обращения к народу перед Храмом.

Они прекратили их, потому что все мы понимали: слова излишни, когда перед нами выстроилась непобедимая сила — ассирийская армия, пополненная всеми многочисленными армиями, которые Олоферн одолел в предыдущих войнах.

Искушенные в военном деле люди говорили, что следует ожидать нападения дня через два-три, когда враги укрепят свой лагерь, а их полководец примет решение, каким образом лучше приступить к штурму.

Наши дозорные наблюдали за осаждавшим город войском с тем же напряжением, с каким раненая серна ожидает последнего прыжка льва: они стремились уловить момент, который мог означать начало штурма.

Но подстерегавшая нас огромная кошка не спешила схватить мышонка, копошившегося в двух шагах от ее лапы.

Проведя десять бесконечно долгих дней в постоянном трепете, мы наконец поняли, что Олоферн наслал на нас нечто худшее, чем авангард своей армии, — голод и жажду.

К несчастью, солнце именно в эти дни палило как никогда раньше.

За все это время не упало ни капли дождя, и от подготовленных нами резервуаров не было никакого проку, а запасы воды уменьшались с невероятной скоростью.

Утром одиннадцатого дня дозорные увидели неподалеку от городских стен Ахиора, того самого гонца от Олоферна, что принес нам дурные вести в день нашего праздника. Ассирийцы связали его и оставили стоять у ворот города.

Градоначальник Озия сначала подумал, что нас хотят выманить из города, но потом понял, что это не так, и велел нашим солдатам привести связанного.

Сыны Израиля приблизились к Ахиору, развязали его, привели в Ветилую, и он предстал перед нашими старейшинами.

— Поведай нам, за что твой повелитель так унизил тебя, почему решил тебя, связанного, выдать врагам? — спросил Озия. Ахиор простерся перед ним, поцеловал землю и ответил так:

— О вождь и повелитель, ибо с этой минуты ты — мой господин! Прежний мой господин Олоферн предал меня проклятию. Я утратил его доверие после того, как сказал ему, что вы не желаете сдаваться, ибо ваш Бог вас защищает, и что не пристало нам сражаться с теми, у кого есть защита в ином мире, там, где что-либо изменить выше человеческих сил. И еще я посоветовал предложить вашему народу сдаться, не заставляя вас отрекаться от вашего Бога. Олоферн пришел в бешенство и заявил: «Я не боюсь ничьих богов, а тем более бога столь малочисленного и непримечательного народа. Ибо нет на свете бога, кроме Навуходоносора. Ты же, Ахиор, усомнившийся в справедливости моего решения, не увидишь лица моего с этого дня и до тех пор, пока я не проучу дерзкое племя, отказавшееся покориться моей силе. В тот же день, когда я их завоюю, тело твое пронзят мечи моих солдат и пики моих слуг и ты разделишь участь народа, чью веру решился отстаивать передо мной».

— Неужели ты думаешь, что мы так легковерны и не понимаем, что ты — лазутчик? Мы не забыли, как ты приезжал к нам с угрозами! — в гневе вскричал Озия.

— Сжальтесь, — возопил Ахиор, — ведь я впал в немилость у своего господина, желая помочь вам!

— Не верим мы тебе, подосланному врагами, ты — слуга Олоферна и достоин только смерти!..

Но при этих словах Озии поднял руку Иоаким, и все взоры устремились на него.

— Мы не станем тебя убивать, но тебе придется открыть нам все, что ты знаешь о своем повелителе и о его войске. Пока ты нам нужен — будешь жить. Постарайся-ка служить нам своими советами лучше, чем ты служил своему недавнему повелителю.

И городские старейшины удалились во дворец, ведя за собой злополучного пленника с намерением допросить его и понять, какая от него может быть польза.

Глава одиннадцатая

На тридцать четвертый день ассирийской осады горожане Ветилуи пали духом.

Истощились запасы воды.

Дети изнемогали, женщины и подростки теряли сознание от жажды. Обессиленные люди лежали в домах или просто падали на площадях.

В душах когда-то почтенных и богобоязненных наших граждан угнездился порок: слуги перестали повиноваться господам, дети не покорялись родительской воле, а на улицах в ночные часы случался и блуд.

Двое купцов, Эбед и Ифтах, открыто порицали священников, которые своим упрямством вызвали гнев Олоферна.

Они ходили по городу в сопровождении вооруженных слуг, а Озия не решался их арестовать.

Духбунта витал в воздухе, все опасались другдруга, и наша готовность сопротивляться Олоферну стала постепенно сменяться малодушием.

Ивот, на тридцать четвертый день ассирийской осады, в мои покои вошла служанка Шуа. Она приблизилась ко мне и осторожно, чтобы ее слов не услышали другие слуги, произнесла:

— Госпожа моя, я была на главной площади. Ко мне подошел начальник городской стражи и послал за тобой. Тебе велено как можно незаметнее, закрыв лицо платком и взяв меня с собой, прийти в городскую ложу. С тобой желают говорить градоначальник Озия и первосвященник Иоаким.

Услышав эти слова, я подумала, что у моей служанки от жажды помутился рассудок.