Последний защитник Брестской крепости

— Hande hoch! — сказал один из немцев и в подтверждение слов сделал стволом движение снизу вверх, показывая, что нужно поднять руки.

Эти фашисты не были простыми охранниками или тыловыми крысами из комендантской роты. По тому, как они держались, было видно, что это опытные, закаленные в боях солдаты. Счет семь против двоих в данной ситуации был не в пользу красноармейцев.

Видя, что их приказ не исполняется, гитлеровцы начали нервничать. Кожевников прекрасно понимал, что фашисты в данной ситуации церемониться не будут, откроют огонь, не задумываясь.

Кожевников стоял чуть поодаль от остальных у самого края, и ему не составляло труда спрыгнуть в подвал. Шансов на выживание в этой передряге у него было больше всех. Но он даже не думал об этом. Старшина не отрываясь смотрел на ствол карабина, из которого вот-вот могла вылететь пуля, предназначавшаяся Дашке. Его поразило, что девушка хладнокровно смотрела прямо в глаза гитлеровцу, и на лице ее играла легкая усмешка. Сдаваться она явно не собиралась. Кожевников едва не завыл от бессилия. Любое ее движение, и Дашу пристрелят.

— Hande hoch! — жестко повторил гитлеровец и добавил: — Scheiße!

— Сам ты шайсе! — вдруг тихо проговорил Мамочкин. Он стоял у стены, и немцы невольно покосились в сторону наглеца. Всего на долю секунды, но этого короткого мига хватило, чтобы старшина оттолкнул Дарью с линии огня и пристрелил угрожавшего ей немца с карабином. Гитлеровец с МП-40 успел выпустить очередь, скосившую Мамочкина, и был тут же изрешечен пулями.

— Мамочкин! — Кожевников бросился к нему, опустился на колени и не сдержался — впервые заплакал за эту войну.

Рядовой еще дышал. Три пули попали ему в грудь, и раны были смертельные.

— Сашко меня зовут, Митрич, — слабым голосом произнес он, глядя на старшину, а затем закрыл глаза и затих, будто забылся глубоким сном.

Мамочкин был мертв. Кожевников сидел и смотрел на лицо этого славного мальчишки, так рано повзрослевшего и отдавшего свою жизнь за боевых товарищей. Старшина плакал. Он потерял сына и человека, который несколько раз уже спасал его жизнь.

Со всех сторон послышались голоса, собачий лай.

— Засекли, — устало проворчал Анисимов. — Занять оборону!

— Нет! — резко перебила его Дарья. — Уйдем в катакомбы. Там есть шансы выжить.

Анисимов сурово посмотрел на нее, но понял, что тут она права, согласился:

— Давай обратно!

Они вернулись в казематы. Их маленький отряд еще некоторое время плутал по туннелям, но все возможные ходы были перекрыты либо завалены. Кольцо сужалось. Как ни пытались они оторваться, ничего не получалось.

Их зажали в небольшом глухом отсеке. Старший лейтенант засел за грудой кирпичей. Эта позиция давала ему возможность не подпускать гитлеровцев на расстояние броска гранаты. Немцы напирали. Они решили раз и навсегда покончить с последними защитниками крепости.

Через несколько часов упорного сопротивления их осталось всего трое: Кожевников, Дарья и Анисимов. Три уставших, измученных бойца. Сражались они отчаянно, но ничего не могли сделать против брошенной против них силы. Вот Анисимов замер у завала с пробитой грудью. Он даже мертвый продолжал сжимать в руках оружие. Кожевников расстрелял почти все патроны, а у Дарьи оставался последний магазин. Сколько могли еще продержаться они в этих руинах? Счет шел на минуты, но немцы уже не хотели рисковать своими людьми. В отсек влетело несколько «колотушек». Последнее, что запомнил Кожевников, — взрыв, столб дыма, окутавший его дочь, и ее ускользающий от глаз силуэт.

Затем наступила темнота…

Эпилог

Брест. 22 июня 1991 года

Матиас Хорн дрожащими пальцами поднял фужер с минеральной водой, сделал большой глоток и поставил его на место. Фужер тихонько звякнул.

Кожевников стоял, хмуро глядя на немца.

Хорн прокашлялся и продолжил говорить. Он произносил слова медленно, чтобы дочь успевала переводить:

— Я хорошо помню тот день, когда вас пленили. Это невозможно забыть. Много людей погибло с обеих сторон. Было очень страшно. До сих пор содрогаюсь, вспоминая эту непрерывную гонку по жутким, холодным катакомбам.

Тогда, в конце августа, наше командование провело массированную зачистку Брестской крепости, и мне довелось принимать в ней участие. Мы были солдатами, выполняли приказ и не могли ослушаться. Надеюсь, вы меня понимаете.

Хорн на секунду замолчал, погружаясь в далекие воспоминания. Дария смотрела на отца, ожидая, когда он продолжит.

— Мы спустились в подвал, — вновь заговорил толстяк. — Рядом со мной были мои друзья. Не могу передать словами, как мы были напуганы. Ваше упрямство и отчаянное нежелание подчиниться в какой-то момент вселили в нас трепет. Я говорил друзьям, что русские очень опасны, но многие считали все происходящее лишь вашей агонией, ведь германские войска уверенно продвигались вперед. На меня смотрели, как на идиота.

В тот день мы нашли последний очаг сопротивления и зажали вас в тиски. Туда были брошены все силы. Мы с моим другом Карлом Риммером оказались в самом пекле. В одной из схваток погиб наш лейтенант, в другой стычке нашему приятелю ефрейтору Гельцу оторвало руки при взрыве гранаты, и он умер чуть позже от потери крови.

Хорн смолк, провел рукой по глазам. Ему тяжело было вспоминать погибших друзей. Кожевников смотрел на толстяка спокойно, чуть прищурившись, затем перевел взгляд на его дочь Дарию. Она не скрывала удивления. Наверное, отец ей никогда не рассказывал ничего подобного и она слышала эту историю впервые.

— Тот отсек, в котором вы находились, мы не могли взять семь часов. Семь часов! Это походило на осаду средневековой крепости. Дрались вы ожесточенно и сдаваться не собирались. Но исход сражения был ясен с самого начала. Боеприпасы у вас заканчивались, вы теряли людей. Меня тогда легко ранило в руку, но, будучи вовлечен в эту молотилку, я остался в строю. Риммеру повезло меньше — он был убит. Пуля попала ему в висок, и он умер мгновенно. Он практически спас меня. Благодаря ему я до сих пор жив. Когда нам все же удалось подобраться поближе, мы закидали отсек гранатами. И даже после этого какое-то время не решались туда войти, настолько вы нас напугали.

Хорн достал из кармана брюк белоснежный платок, вытер им вспотевший лоб.

— Я был в первых рядах, когда все закончилось. Едва рассеялся дым, мы ворвались в отсек Зная почти наверняка, что сопротивления нам оказать некому, мы все равно крепко сжимали в руках карабины, готовые стрелять на любое движение. Осторожно перешагивая через трупы русских солдат, мы осмотрелись. На первый взгляд живых не осталось. Да и не могло остаться! Взрывы искорежили стены, посекли их осколками. Кругом валялся битый кирпич. Я еще раз осветил фонариком помещение, заметил в углу трещину. Даже скорее не трещину, а небольшой, очень узкий лаз. Видимо, взрывы повредили кладку, образовав дыру. Дым и поднятая пыль рассеивались, и мне показалось, что на полу возле лаза проглядывают припорошенные пылью маленькие следы. Подошел поближе, посветил в дыру, и мне почудилось там какое-то движение — показалось, что заметил маленький силуэт, нырнувший в темноту подальше от луча фонарика. Попытался пролезть в эту дыру, но она была слишком маленькой даже для худого мужчины. Может, это был ребенок?! Сердце мое бешено забилось. Я отпрянул, мурашки побежали по моей спине. Откуда тут среди этого безумия мог взяться ребенок?! Здоровые мужики и то загибались в этом аду. Немного успокоившись, я лег на пол и еще раз посветил вглубь. Ничего, кроме темноты и мрака, и только могильный холод тянул оттуда. Взрыв гранаты открыл проход в какие-то другие катакомбы. Я никому не стал рассказать о своей находке. Зачем? Если виденное мной не галлюцинация, то какое вермахту дело до ребенка. Не воевать же с ним.

Освещая помещение фонариками, мы начали проверять тела. К нашему великому удивлению, один русский все еще дышал, но был без сознания. Кто-то из пехотинцев приставил карабин к его лбу и хотел нажать на спусковой крючок, но я остановил его. «Этот русский дрался, как настоящий солдат, и достоин хотя бы толики уважения». Я пострадал в этой схватке, были убиты мои друзья, и я злился на всех русских, но, видимо, оставалось во мне еще что-то человеческое, не изгаженное той войной. «Паренек прав, — поддержал меня подошедший капитан. — Вытащите раненого и окажите медицинскую помощь».