Бандиты. Ликвидация. Книга первая

Леннарт Себастьянович едва владел собой. Ему хотелось наорать на недорослей, выставить из квартиры и поскорей открыть портфель. Но он понимал, что так себя выдавать нельзя.

— Предлагаю поступить следующим образом. Сейчас мы вытаскиваем все вещи, пересчитываем и составляем список в нескольких экземплярах. Затем я прячу вещи, а вы со своими экземплярами идете по домам и обдумываете, как хотите поступить. Как только решите — я к вашим услугам. Но делать это забесплатно я не буду. Мне нужна какая-то оплата за риск, который я с вами делю. Скажем, перстень с камнем или что-то в этом роде. Вы согласны?

Конечно, они были согласны.

— И вот еще. Если ко мне нагрянут с обыском и обнаружат все это — ваши имена я не смогу скрывать. Даже за очень большие деньги. Так что подумайте, оправдан ли риск.

Это был старый прием — выбор без выбора. Куда им сейчас идти? Рассвело, на улице не пойми что творится. Так что они все были у дяди Леннарта в кармане.

Опись составляли в течение часа. Потом молодых парней сморило — все-таки больше суток без сна, такое напряжение для психики. Эберман постелил им прямо на полу. Внутри у него все клокотало, и он отправился на улицу, подышать и успокоиться.

Эберман пошел по дворам. О торговле речи никакой идти не могло, но клиенты все равно выходили и рассказывали все, о чем слышали. Народ был взбудоражен. Говорили, что в Обводном утопили все отделение полиции за отказ подчиняться революционной власти. Совсем рядом, на Курской, ограбили винную лавку, и теперь полквартала ходит пьяными в сопли. Что за власть такая, которая позволяет устраивать подобные бесчинства?

Тут и там в городе раздавались выстрелы, крики о помощи, грязная площадная брань. Пару раз Леннарту Себастьяновичу пришлось увидеть, как солдаты и матросы выводят из подъездов растерянных господ и увозят куда-то на автомобилях. Один раз Эбермана задержал патруль, как они себя назвали. Покопались в вещах, обыскали старика, ничего не нашли, разочарованно реквизировали чьи-то поношенные сапоги. Леннарт Себастьянович не возражал — «патруль» был навеселе, спорить с пьяными, тем более вооруженными, оказалось бы верхом глупости.

Эберман начал приходить в ужас. Резоны молодых людей о бегстве из страны казались ему теперь в высшей степени разумными. Он вернулся домой, когда начало темнеть. Молодые люди все еще спали. Камин выгорел и уже почти остыл, так что Леннарт Себастьянович аккуратно его вычистил и разбудил гостей.

— На случай, если я вдруг помру или меня убьют на улице, — сказал он. — Сейчас я покажу вам тайник. Ключ у меня только один, поэтому висит он за иконой.

Он прошел к стене, противоположной от окна, перевернул икону святого Пантелеймона и снял висящий на ней ключик.

— Тайник здесь.

Он наполовину влез в камин, специальными перчатками, чтобы не испачкаться, вынул сначала железный лист, прислоненный к задней стенке камина, потом лист асбеста, и все увидели дверь несгораемого шкафа. Эберман открыл шкаф.

— У вас там совсем ничего нет? — удивился тот, кого все называли Куликовым.

— Увы, мне не повезло так, как вам. Вы решили, чем будете расплачиваться?

— Думаю, золотым портсигаром, — сказал Скальберг. — Вас устроит?

— Вполне. Я достану его потом, когда возникнет надобность. А пока прошу вычеркнуть его из наших списков.

Они поочередно вычеркнули из своих экземпляров «портсигар золотой с вензелем Н», и Скальберг, кряхтя, засунул вещмешок в тайник. Сверху он пристроил кожаный портфель. Содержимое карманов Куликова и Сеничева, завернутое в носовой платок и табачный кисет, тоже покоилось в мешке. Эберман закрыл тайник, поставил на место асбестовый и металлический листы и заложил в камин новую порцию дров.

— Сейчас на улицу выходить опасно — патрульных отчего-то очень раздражает военная форма. Подождем до четырех утра, я вас выведу дворами. Даже не возражайте: Эвальд — мой племянник, и я сам отведу его домой. Надеюсь, вы не будете против, что я составлю вам компанию?

Они не возражали. Часов до трех ночи все еще поспали, потом быстро собрались и ушли.

Родители Эвальда чуть с ума не сошли, когда Леннарт привел его домой. Брат Себастьян молча тряс руку Леннарту, жена Себастьяна, Ильза, плакала и пыталась поцеловать запястье. Себастьян предложил уехать в Швецию всем вместе, но Леннарт отказался.

— Поздно мне уже. Да я и языков, в отличие от тебя, не знаю. Какой от меня прок — ни профессии, ни денег. Поезжайте сами, я тут как-нибудь не пропаду.

По лицу Себастьяна можно было понять, какое облегчение ему доставил этот ответ.

Они уехали буквально на следующей неделе, транзитом через Финляндию. Леннарт остался один, и вот тогда он со страхом и трепетом достал из тайника портфель и выставил на стол.

В портфеле лежало пятнадцать черных фланелевых кошельков. Леннарт Себастьянович бережно извлек каждый и расположил их перед собой на скатерти в три ряда. Он хотел проверить — действительно ли это судьба, действительно ли его имя вписано в общий замысел. Если он с первого раза угадает, в каком кошельке тритон, — значит, так тому и быть, он подчинится.

В центре, третья во втором ряду, лежала похожая на шар колючая рыба. Вторая попытка оказалась крысой, обнюхивающей свой хвост. Третья. Четвертая. Пятая.

Эбермана обуял ужас. А что, если в коллекции нет тритона? Он начал в панике вытряхивать на стол содержимое всех кошельков. Крокодил. Бегемот. Бегущий страус. Дикобраз. Утка.

Тритон нашелся в предпоследнем кошельке. Похожий на ящерицу с тупой жабьей мордой, весь в пупырышках, по спине едва заметный гребень, хвост, такой же пупырчатый, как и весь тритон, уплощался сверху и снизу.

Все предметы Эберман быстро распихал по кошелькам, сгреб кучей в портфель и спрятал обратно в тайник. Теперь оставалось проверить, как эта штука действует.

Если судить по изменившемуся цвету глаз, тритон превосходно работал. Леннарт Себастьянович долго не мог выбрать, какой бы предмет, составляющий его небогатую обстановку, удвоить, и наконец решил попробовать кочергу.

Вибрация началась сразу же, как он взялся за блестящий от частого использования металл. Все волоски на теле встали дыбом, а потом — бах! — на пол упала еще одна кочерга. Потом еще одна. И еще. И еще.

В комнате стало как-то душно, будто не хватало воздуха. Наверное, это от волнения, подумал Эберман, зачарованно глядя, как на полу вырастает гора железяк.

Становилось все душнее. Под дверь со свистом начал втягиваться воздух. До Эбермана вдруг дошло, что кочерга не может взяться ниоткуда, ей нужно состоять из чего-то. Например, из воздуха. Он торопливо выпустил из руки кочергу и побежал открывать форточку. С облегчением вдохнув холодный ноябрьский воздух, он наказал себе впредь быть осторожней и не увлекаться.

Кочерег после пересчета оказалось десять. Можно будет продавать, не вызывая подозрений. Что еще можно продать? Бутылки! Банки! Графины! О да! Он вписан в общий замысел, совершенно точно! Он не пропадет в этой новой стране! Ему даже не нужно золото или серебро. Зачем, если владение ими вызывает столько ненависти у пришедшего к власти пролетариата? Старьевщик может сдавать посуду, металлический лом, и никто не будет спрашивать, где он ее взял.

Начиналась новая, интересная жизнь, сплошные перемены. Чаще всего они доставляли массу неудобства, но Эберман не жаловался. Например, начали уплотнять квартиры. Странная это была процедура — народ из Питера уезжал, а жилплощади становилось все меньше. К Эберману подселили: в гостиную — многодетную семью с четырьмя детьми мал мала меньше, крикливой мамашей и размазней-мужем, который только тогда и становился мужиком, когда напивался. В другую комнату, гостевую, поселили каких-то совсем древних стариков, от которых пахло квашеной капустой и мочой. Старик был совсем глухой, поэтому старуха разговаривала громким дребезжащим голосом. Особенно ночью. Они через месяц оба померли с голодухи, их вывезли и подселили других стариков, чуть покрепче, но смерть оказалась заразной, и эти тоже протянули только месяц. С тех пор больше, чем на четыре недели, в гостевой никто не задерживался — либо умирали, либо сами съезжали, либо забирали чекисты.