Прибой и берега

Они прислушались: внизу все еще шумели.

— Жаль будет их, когда он вернется, — сказала она, — Я хорошо знаю и Нестора, и Менелая.

В душе Медонта прояснилось, двойственность начала исчезать, он был почти уже односторонним шпионом.

— Быть может, Телемах вернется с большой ратью и с большим флотом, — сказал он, польщенный собственной важной ролью, довольный собой, своей изобретательностью, умением вступить в игру в нужную минуту и тем, как он хорошо показал себя перед Супругой. — Те, кто живет на Большой земле, свое дело знают, — добавил он.

— Я говорю об Одиссее, — сказала старуха. Медонт снова начал слегка двоиться.

— А ты уверена, что он когда-нибудь вернется? Ты знаешь наверное?

— Нет, — сказала Эвриклея. — Но я веду себя так, как если бы знала наверное. Это единственный способ. Единственная возможность. А теперь ступай.

— По правде сказать, я плохо переношу морскую качку, — сказал Медонт.

Б

Проснувшись, он почувствовал, как болит все его одеревеневшее тело.

Он еще вечером собирался назвать свое имя, но ни царица, ни Алкиной о нем не спрашивали, а ему не хотелось показаться навязчивым. Колебался он еще и по другой причине. Проснувшись в постели, в комнате напротив мегарона, он пытался оценить свое положение. Ему не удалось выяснить, каковы политические взгляды Алкиноя и каково вообще взаимодействие политических сил в мире. Как развивались события среди смертных после Великой войны? Не сочувствуют ли здесь, в Схерии, Илиону? В каких отношениях состоит страна с Аргосом, с Лакедемоном и с царством на островах? Он примерно рассчитал, что эта мало кому ведомая Схерия, куда его вынесло волнами, лежит где-то неподалеку от берега феспротов, но он представления не имел об обычаях здешнего народа (по-видимому, кротких?), о взглядах островитян на положение в мире, о позиции правительства. Если они спросят, ему придется все же открыть свое имя. Можно ли всерьез полагаться на слова царя, обещавшего доставить его домой? Похоже, я пришелся им по душе, думал он. Царь хотел далее отдать за меня свою дочь. И девушка, видно, не против. Но царь, конечно, был пьян.

Навзикаю он увидел только во второй половине дня, зато ему пришлось встретиться с горожанами. Не успел он встать и принять душ, как Алкиной явился за ним, чтобы повести его на Рыночную площадь. Там устроили нечто вроде сходки-показа. Арета извлекла из кладовой всевозможную одежду своих сыновей, так что вид у него был представительный, ему самому казалось, что выглядит он весьма авантажно.

Само собой, слух о нем уже распространился. Город был вовсе не таким огромным, как ему показалось накануне вечером, и все же на маленькой площади у пристани толпились в ожидании по меньшей мере сотни две жителей, не считая рабов и слуг. Пристань являла взору корабельное изобилие — на песке борт к борту теснились корабли: то были быстроходные суда, а поодаль в открытой бухте на якоре стояли три пузатых, краснощеких торговых судна. Дома в городе были невелики и лепились друг к другу, городские стены сложены из грубо обтесанного камня, но притом крепкие, и все вокруг дышало миром. Оружия почти никто не носил. Вокруг на свободе резвились дети, собаки тявкали и ворчали, но без всякой злобы, солнце уже начало припекать.

А здесь я ведь мог бы остаться, нежданно подумал он.

* * *

А ведь он мог бы здесь остаться, подумала Навзикая, стоя у своего окна и глядя, как отец, братья и чужеземец прошли через оба двора к наружным воротам и стали спускаться вниз к городу. Он накинул на себя один из легких плащей Лаодама — плечи у него были широкие, ростом он, правда, не очень высок, но крепко сбит, впрочем, нет, сегодня, когда он отоспался в постели, он и ростом казался выше. Чего только ему не пришлось пережить! — думала она.

— Навзикая! — позвала мать.

— Да, мама?

— Я хочу с тобой кое о чем поговорить, — сказала Арета, когда дочь явилась на ее зов.

* * *

Царь произнес краткую речь. Он отметил, что чужеземцы в их краях появляются редко, но «в соответствии с почитаемой доныне традицией», церемонно выразился он, их всегда принимают радушно.

— Этот человек, этот высокочтимый чужеземец, прибыл вчера вечером. Он странствовал по морю, он держит путь к дому, дом его к югу от Схерии, на острове Итака, о котором все, конечно, наслышаны. Я пообещал помочь ему возвратиться домой. Мне нужен хороший корабль и пять десятков гребцов.

Странник расправил плечи, чтобы казаться представительней. Мне надо было открыть свое имя — как знать, а вдруг оно здесь известно? Может, стоит назвать его сейчас?

Но он воздержался; впрочем, минута была упущена.

— Ты, ты и ты, — сказал царь, выбирая гребцов в толпе мужчин. — Согласен?

— Согласен.

— Согласен.

— Я занят.

— Согласен.

— Будьте готовы к завтрашнему утру, — приказал Алкиной, набрав нужное число желающих. — Если гость сочтет это удобным.

Вот сейчас надо назвать свое имя. Оно уже вертелось у него на кончике языка, но тут он сообразил, что, пожалуй, это будет некстати, невпопад. Ведь его ни о чем не спрашивают. Очевидно, все эти люди предполагают, что царь уже знает, как его зовут, стало быть, вылезать с таким заявлением бестактно. По дороге во дворец он все пытался улучить минуту и назвать себя. Много раз его имя уже готово было сорваться у него с языка.

— У нас нынче праздник, — учтиво сказал Алкиной, его черные глаза лучились дружелюбием. — Мы здесь не часто приносим жертвы богам, мы считаем, что баловать их не следует, но за трапезой мы о них помним.

Быть может, это было сказано в шутку — царь смеялся, — но, может быть, в Схерии существовала какая-то особенная, изысканная религия.

Здесь я и вправду мог бы остаться, подумал Странник.

— А что сегодня за праздник? — спросил он.

— В вашу честь — в честь Гостя. В честь того, что вы порадовали нас своим посещением. Такой у нас обычай.

— Вот как, — сказал он.

— Мы вызвали Демодока, лучшего нашего певца, — сказал царь. — Он поистине мастер петь героические песни о богах и о войне.

Они прошли через внутренний двор в сопровождении целой свиты гостей.

Вот теперь пора назвать свое имя.

— Я…

— Ау! — окликнул царь и помахал рукой.

В верхних покоях у окна стояли царевна и царица. Они помахали рукой, он помахал в ответ. Право же, она прелестна и еще совсем юная.

Здесь я мог бы остаться, если бы не… Я уже так давно не спал с настоящей женщиной, со смертной женщиной, подумал он.

* * *

— Такая фантазия пришла твоему папе, — сказала Арета. — Но я думаю, он был не совсем… понимаешь, они ведь выпили вчера вечером несколько чарок вина.

Девушка высунулась в окно.

— Как ты думаешь, мама, надолго он останется у нас?

— Наверно, до завтра. А может, и дольше, не знаю. Но, судя по всему, он спешит. А ты, Навзикая, хотела бы, чтобы он остался подольше?

— Хорошо бы узнать, как его зовут, — сказала она.

— Спрашивать неудобно, — заметила Арета. — У народов на западе и на юге такие диковинные обычаи.

— Но, мама, ведь мы сами пришли с запада и юга?

— Да, но это было в незапамятные времена.

— Все равно хорошо бы узнать, как его зовут.

— Папа сегодня все узнает, — пообещала царица.

* * *

Демодоку было лет пятьдесят, но в бороде у него уже пробивалась седина. В ранней молодости он потерял зрение на войне и последние три десятка лет прилежно разучивал песни, а потом исполнял их маленьким, слабым голоском, но совершенно не зная устали. Пока они ели, он сидел в стороне и что-то бормотал, повторяя урок. Перед ним стояла корзина с хлебом и кубок с вином. Мегарон и внутренний двор были полны гостей, пиршество намечалось большое и длительное. Были здесь и двенадцать советников, и вообще все знатные люди города.

Странник снова отметил, что лишь немногие были вооружены.