Орланда

— По-моему, у меня оставался сыр, — сказал он.

Орланда с упоением проглотил огромный кусок грюйера, помог Полю убрать со стола, и они перешли в гостиную, чтобы послушать концерт Шумана в интерпретации, которая особенно нравилась хозяину дома. В десять часов Орланда объявил, что падает от усталости, и отправился ночевать на улицу Малибран.

Люсьен Лефрен был окончательно усмирен, и Орланда спал, как младенец.

День шестой: среда

Ни один кошмар не потревожил в эту ночь сон Алины, и она проснулась в дивном настроении.

— С тех пор как ты вернулась из Парижа, у тебя впервые отдохнувший вид. А я начал было беспокоиться, — сказал ей Альбер за завтраком.

— Наверное, я просто устала сильнее, чем сама полагала.

Только произнеся с простодушной уверенностью эту фразу, Алина вдруг вспомнила о невероятной встрече с молодым человеком. Она вздрогнула — Альбер в этот самый момент пристально-изучающе смотрел на нее — и, дабы избежать допроса, сделала вид, что обожгла язык слишком горячим кофе.

Он налил стакан холодной воды и со смехом протянул ей:

— Вот видишь, не зря твоя мать всегда говорит, что ты пьешь слишком быстро!

— Моя мать уморит меня добрыми советами! — выпалила Алина и тут же изумилась словам, слетевшим с ее языка.

Черт возьми, и я тоже… Подобная, с позволения сказать, «теза» была бы уместнее в устах Орланды. Да уж, разобраться в отношениях этих двоих не так-то просто. Я все время спрашиваю себя, что он выиграл, покинув ее. Конечно, он обладает ее знаниями, так что это было скорее раздвоение, а не разделение. У Орланды — память Алины, но к нему отошли и те эмоции, которые она отвергала, он не смирился с вечным подчинением, убивавшим душу маленькой девочки, и стал той частью ее души, где она прятала свой гнев. Так что же означает фраза «Моя мать уморит меня» в устах Алины? Ощущение медленного умерщвления принадлежит Орланде — откуда о нем известно Алине? Неужели, нанося удар по маскулинной части целого, затрагиваешь и женскую его составляющую?

Алина прилежно выпила воду, в которой не было никакой нужды.

Как рассуждает человек, переживший нечто невероятное, невозможное, неправдоподобное? На этот вопрос, по определению, не существует ответа, поскольку невозможное — суть то, что не происходит и, следовательно, никогда ни с кем не случалось — разве что во сне или в бреду, когда человек самым естественным образом проживает дичайшие ситуации, конечно, если не просыпается в холодном поту, как Алина при виде своего «полутела». Увы, Алина не спала и, следовательно, не могла проснуться, а посему следовало сжевать свой гренок, одеться и пойти на работу — короче, производить все те действия, которые можно совершать машинально, думая совершенно о другом. Труднее было поддерживать разговор с Альбером — он слишком умен и не купится на банальности. Накануне Альбер задержался на работе, и, когда вернулся, Алина уже спала (она приняла две таблетки аспирина). Утром, за завтраком, Альбер пересказывал ей вечные страхи Ренье, о Гонконге речь больше не заходила, но это ничего не значило — она была просто обязана вовремя и с чувством подавать свои реплики в диалоге. Алина — отнюдь не слабая женщина: Орланда наверняка заявил бы, что вся сила характера — его заслуга, но забудем о его спеси! Именно загнав Орланду в самую секретную темницу своей души, Алина закончила учебу, написала диссертацию, получила — исключительно благодаря собственным достоинствам — нынешнюю работу… Безо всякой помощи Орланды она позавчера вечером «на голубом глазу» наврала Альберу, а сегодня решительно справляется со смятением, обещая себе: «Я обдумаю это позже, когда останусь одна, в безопасной тишине своего кабинета!»

Но поразмышлять «на трезвую голову» не очень получилось — слишком много оказалось дел. Секретарша принесла отпечатанную статью на вычитку, дальше была встреча со студентами по поводу их дипломных работ, потом заявился Дюшатель, до крайности возбужденный финансовыми дырами в факультетском бюджете, а на «сладкое» — юная студентка, ощущавшая себя жертвой гнусной несправедливости, закатила истерику в коридоре, прямо перед дверью кабинета Алины. «Я увижу его сегодня вечером, — убеждала себя Алина, — и наверняка решу, что он сумасшедший!»

Да, но как же графин?

* * *

Утром Орланда нашел на полу под дверью конверт: «Завтра маму кладут в больницу. Надеюсь, у тебя все-таки хватит совести навестить ее». «Все-таки» было подчеркнуто двумя жирными чертами, подпись отсутствовала. «Сестра», — сказал он себе. Бреясь — это новое занятие очень его забавляло, — он состроил рожу Люсьену Лефрену: «Пора бы тебе начать вести себя пристойно с бедной женщиной! Бутылка каждый день! Да ты же убивал ее, кретин несчастный!» Где бы ни находился Люсьен, слышал он обращенные к нему инвективы Орланды или нет — неизвестно, но ответа не последовало. Впрочем, Орланда на диалог не рассчитывал, так что и разочарования не почувствовал. Он пребывал в отличном настроении — теперь, после происшествия в кафе «Европа», это было естественное его состояние, — и жаждал новой встречи с Алиной. Он не сомневался, что она его ждет, и не давал себе труда задуматься о причинах подобной уверенности: мы-то, знатоки мифов и преданий, понимаем, что две половины целого жаждут воссоединения и воссоздания утраченного единства: нас искушают образы Тристана и Изольды, но боги караулят их с начала времен, они ухмыляются, они ревнивы, эти неусыпные стражи, и любовь — удел и утешение смертных — всегда оказывается побежденной.

Сборища у Бордье по воскресеньям и вторникам позволяли Орланде легко добраться до Алины — он все о них знал, но сегодня вечером Альбер вернется домой в обычное время, так что Алина не сможет пойти с Люсьеном Лефреном поесть мороженого. Чаще всего она перекусывает у себя в кабинете примитивным сандвичем из кафетерия… Итак: Орланда решил составить ей компанию и отправился «по лавкам». Он купил миленькие хрустящие булочки, крабовый салат, ломти ростбифа и любимую горчицу (ее!), бегом вернулся в квартиру, любовно все нарезал, намазал и разложил, заварил крепчайший кофе и снова спустился — за термосом, захватил две чашки, две бумажные тарелки и бутылку молодого вина. Орланда радовался, как ребенок, предвкушающий пикник. Вскоре все было готово, но у Орланды оставалось время, и он решил забежать на факультет естественных наук, чтобы взять лиценциатскую программу по математике. Сделав все, что собирался, он удалился, весело насвистывая.

Орланда вошел в кабинет Алины в половине первого, в тот самый момент, когда она собиралась выходить.

— Ни к чему торопиться, я принес все, что нужно, — объявил он, водружая продуктовую сумку на стул, и под изумленным взглядом Алины начал освобождать угол стола — точно так, как сотни раз делала это она сама. Орланда открыл ящик стола, где она держала бумажные салфетки, не глядя, захватил несколько штук и превратил их в скатерть — чтобы защитить от пятен стол, университетские уборщицы не слишком усердствовали, натирая его воском.

— К столу! — воскликнул он, закончив сервировать ленч.

Алина взглянула: он подал все, что она любит. Это, плюс фокус с салфетками в ящике, оказалось еще убедительнее, чем трюк с синим графином.

— Значит, это правда! — выдохнула она.

— А ты не была уверена?

Алина не отвечала, и Орланда, обняв ее за плечи, усадил перед тарелкой, куда положил бутерброд с ростбифом.

— Лучшее — на закуску, так ведь нас учила мама?

— Как вы можете быть мной?

— Я покинул тебя в Париже, — отвечал он, открывая бутылку.

— Но это же бред какой-то!

Он пожал плечами:

— Ничем не могу помочь — это все, что я знаю. Ты читала, я скучал — запертый в твоей душе, а на улице была чудная погода, и множество счастливчиков не имели несчастья утратить свою сексуальную принадлежность, и молодой красавчик, сидевший напротив тебя, тоже скучал, и я захотел «переселиться» в него.