Орланда

«Кто-то прошелся по моей могиле!» — как любила говорить ее бабушка.

Итак, Альбер завтра уезжает? Орланда доедал, пребывая в мечтательной задумчивости. В его голове возникали планы — один другого заманчивей, — но он счел за лучшее не посвящать в них Алину… пока.

* * *

Проснувшись утром в пятницу, Поль Рено понял, что доволен собой: накануне вечером он здорово развлекся в гостях у друзей, многажды отметив про себя, что вовсе и не думает об очаровашке Люсьене. Он легко и весело, не чувствуя ни малейшего смущения, отвечал другу, с которым консультировался по поводу получения ученой степени лиценциата. На вечеринку пригласили прелестную молодую женщину (она жила одна после развода!) с явным намерением их свести, и он был с ней любезен, как истинно светский человек — безусловно обаятельный, но несвободный. «И почему я боялся состояния влюбленности?» — спрашивал себя Поль, бреясь и, естественно, не отдавая себе отчета в том, что думает только о Люсьене — несмотря на самогипноз.

Он вернулся домой, как обычно, и начал готовить ужин, а потом с изумлением обнаружил, что накрыл стол на двоих.

Разозлиться Поль Рено не успел: в дверь позвонил Люсьен.

* * *

— Ты что, так и не познакомишь меня с новоявленным братом? — спросил Альбер.

— Если захочешь — познакомлю, когда вернешься, — пообещала Алина.

Действие второе

* * *

В девять огромное авто папаши Бордье остановилось перед дверью, Альбер, тяжело вздыхая, сел и уехал.

В десять — в дверь позвонил Орланда.

Алина его ждала.

— Уф! — выдохнул он, обежав квартиру. — Как здорово оказаться дома!

Алина и глазом не моргнула.

Он бросил куртку на стул, портфель с учебниками — на стол, а сам плюхнулся на диванчик. Алина, молча наблюдавшая за ним, вдруг ощутила странную внутреннюю дрожь — это было как ураган без ветра, как крик без голоса, как воспоминание без картинки.

— Какая ты мужеподобная, — тихо прошелестела она.

Он взглянул на нее, громко смеясь:

— Ага! Ты все-таки помнишь!

Она покачала головой:

— Не знаю, почему я это сказала.

— Да потому, что мама тебе так говорила. Это поворотный момент в нашей истории. Ты меня узнала.

У Алины закружилась голова. Она села напротив Орланды и попыталась выглядеть непреклонной.

— Вы врываетесь в мою квартиру, как к себе домой, суете нос во все комнаты, бросаете шмотки, где попало.

Он прервал ее:

— Ты передергиваешь. Сама не веришь ни одному слову, которое произносишь. Этот дом принадлежит нам обоим, пусть даже я обитаю сейчас в теле, которое никогда здесь не бывало, и ты это знаешь. Ты без звука впустила меня в квартиру — потому что ждала, признайся! Отсутствие Альбера устраивает тебя и подходит мне.

* * *

Алина дрожит. Я чувствую, в ней происходит что-то такое, чего я не понимаю, придется поразмышлять над проблемой. Думаю, она боится, но, уж конечно, не Орланду: в этом молодом лохматом весельчаке нет ничего угрожающего, он желает одного — развлекаться, пусть даже за счет своего бывшего «тюремщика». Кстати, слово «тюремщик» больше не в чести — обиды забыты. Он сидит на диванчике Алины и смотрит на нее, как на вожделенную подружку по будущим играм, ему не терпится, чтобы она успокоилась, — тогда они смогут оттягиваться на пару. Орланда — самое простое существо на свете, какое я только способна вообразить, он живет сиюминутной радостью, а вот Алина гораздо сложнее. Я создала ее невыразительной, я находила в ней так же мало таинственности, как в плоской равнине, уходящей за горизонт, я полагала, что, утратив Орланду, она станет еще проще, однако — я это повторяла раз десять и все равно то и дело забываю! — Орланда — ее творение. Вот он здесь, перед ней, Альбер уехал, и она чертовски свободна! Да-а, я недооценивала эту женщину! А ведь у меня были все элементы головоломки: ничтожный ум не способен так тонко чувствовать Пруста! Чтобы вникнуть в глубинный смысл многопланового произведения и дать его трактовку, необходимо найти в своей душе отклик на все линии сюжета, на все идеи писателя и литературные приемы. Самым понятным и естественным образом на свете. Алину меньше пугают пропасти Пруста, чем тайники собственной души: мне становится ясно то, чего я раньше не понимала, — она волнуется и трепещет и одновременно чувствует себя непринужденно, стоило Орланде появиться, и она немедленно успокоилась, причем так случилось не впервые. Как только Альбер уехал, Алина снова почувствовала напряжение — она даже успела привыкнуть к этому ощущению, родившемуся в кафе «Европа». Она бродила между Константеном Менье и Мольером, кусала губы, вбивала каблуки в паркетины пола, и внезапно вздрюченность растаяла, она сделала несколько вдохов и за минуту до звонка в дверь поняла: Люсьен здесь. «Это что же значит — он действует на меня, как транквилизатор?» Она размышляет о коррелирующихся фотонах Жанин. Если мы единое целое, как он может обходиться без меня? Она тут же спохватывается: неужели его слова мне будет понять труднее, чем текст «Орландо»? Если истина заключена в том, что написано, она наверняка присутствует и в произносимых словах: Уф! Как здорово оказаться дома! Дома, в его понимании, значит — рядом со мной. Я успокаиваюсь за секунду до его звонка? Он приходит и звонит. Он предъявляет себя мне, он не может обойтись без меня, но не хочет об этом знать. Тем хуже для него…

Тут Алине в голову пришла мысль, напугавшая ее своей откровенностью. Значит, он в моей власти.

«Но к чему нас все это приведет?» — спрашивала себя Алина. Она не могла не признать, что отсутствие Альбера ей удобно: ну и ладно, ну и хорошо, просто великолепно — будем воспринимать вещи такими, какие они есть, и будь что будет!

— Хочешь кофе?

— Нет, спасибо. Я чудно позавтракал. Поль Рено готовит на английский манер — жареный бекон с глазуньей и горы тостов со слегка пришпаренными помидорчиками. Обожаю!

— Надо же! А я вот утром никогда не хочу есть.

— Конечно, но мне-то — двадцать лет!

Вот негодяй! Сколько можно тыкать ей в нос своим возрастом! Алина решила быть снисходительно-терпеливой.

— Да уж… Когда мы «расстались», тебе было тридцать пять, так что ты, должно быть, ловишь кайф.

— А я, знаешь ли, никогда не ощущал себя тридцатипятилетним — у меня ведь не было собственной истории. Скажем так: я был «заперт» внутри твоего возраста.

Алина, твердо решившая оставаться идеальной хозяйкой, любезно спросила:

— Что тебе предложить?

— Ванну! — плотоядно воскликнул он. — Обожаю мою новую жизнь, меня все очаровывает — кроме туалетных комнат, где нет нормальных ванн, а если и есть — они почему-то рассчитаны на карликов, в них иногда и сесть-то можно с трудом.

— Будь как дома.

— Тыщщща благодарностей! — смеясь, проговорил он.

И Алина с Орландой самым естественным на свете образом вместе отправились в ванную.

Она села на бортик, открыла краны, отрегулировала — точно зная, какой температуры должна быть вода, а Орланда в это время беспечно раздевался, совершенно счастливый оттого, что вернулся в родные стены. Вот он застыл, как вкопанный, перед туалетным столиком:

— Ой-ёй! Мамочки мои! Косметика, молочко для снятия грима, лосьон для поддержания водного баланса, дневной крем, ночной крем, крем от отеков вокруг глаз, тональный крем, тушь, лак для ногтей, смывка — «все, что нужно для души»! Я уж и позабыл!

— Полагаю, ты бреешься…

— Ага, но это не так занудно. Кстати, ты напомнила — сегодня утром я как раз забыл побриться.

Он наклонился к зеркалу над раковиной.

— Хорошо быть блондином — отросшая щетина не так заметна. У Альбера уже весь подбородок был бы черным. Люблю волосатых мужиков, да я и сам мохнатый — мне и вправду здорово повезло с Люсьеном!

Алина открыла шкафчик, чтобы взять полотенца и махровый халат. Когда она обернулась, голый Орланда рассматривал себя в трехстворчатом зеркале. Автоматизм воспитания сработал мгновенно — она прикрыла глаза. Он ахал-охал, восклицая: