Воздушная тревога

— Первую группу отогнали, — сказал я. — Но другая группа самолетов как раз сейчас пересекает побережье. В ней 50 бомбардировщиков в сопровождении двух очень больших групп истребителей. Бомбардировщики на высоте 20 тысяч футов, истребители на высоте 25 и 30 тысяч.

Все промолчали. И тут же снова начали вглядываться в небо. Мики что-то бубнил себе под нос. Я поглядел на лица ребят. Вид у всех был неряшливый. Побриться в то утро никто не успел. И хотя от солнца мы все стали коричневыми, лица казались бледными и усталыми.

Над аэродромом кружили две эскадрильи «харрикейнов». Время от времени «хвостовой чарли» каждой эскадрильи, то есть самолет, который мотается из стороны в сторону сквозь строй, чтобы охранять его с тыла, сверкал на солнце, будто серебряная обертка.

Не знаю, сколько мы так вот ждали, наблюдая за небом. Казалось, целую вечность. Но ничего не менялось, только эти две (впервые две!) эскадрильи кружили над нашей базой. Время шло, но для нас оно остановилось. Разговоры стихли. Молчал даже Мики, из которого обычно так и сыпались остроты.

Все напряженно ожидали развязки.

Вдруг снова заблеял «тайной»:

— Внимание! Через несколько минут самолеты начнут садиться на заправку и пополнение боеприпасов. Всем наземным командам быть наготове. Самолеты надо поднять в воздух как можно скорее. Всем командам быть наготове. Всё.

— Должно быть, где-то идет бой, — заметил Четвуд.

— Как жаль, что они бьются далеко от нас, — сказал Мики. — Так хочется посмотреть, как фашисты падают на землю, а наша старая пушка бабахает — бах, бах, бах! Вот бы мы нагнали на них страху, скажу я вам. Правда, Джон?

— Ты еще можешь пожалеть о своем желании, Мики, — ответил Лэнгдон.

Я бросил взгляд на часы. Была половина двенадцатого. Этот налет, должно быть, тоже разогнали. Услышав звук моторов быстро приближающегося самолета, я поднял глаза. Машина на малой высоте быстро шла с востока.

— Что это? — спросил кто-то.

— «Харрикейн», — ответил Лэнгдон.

Самолет был из эскадрильи «Тигр». Он сделал только один круг над аэродромом и приземлился, сильно подпрыгивая. Наземная команда и бензовоз были уже наготове. По одному начали слетаться другие самолеты — один с сильно потрепанным от снаряда хвостом, другой — с погнутым крылом. Большей частью они спешили сесть, некоторые даже не делали круга, а садились прямо на траву, несмотря на легкий ветер.

Наземные команды работали, как заведенные, заправляя бензобаки и пополняя боезапас. Не проходило и десяти минут, как истребители снова оказывались в воздухе. Появились еще самолеты, несколько из эскадрильи «Ласточкин хвост», среди них — Найтингейл, и один или два «спитфайера» с чужого аэродрома. Я видел, как Найтингейл снова улетел.

Без четверти двенадцать. Напряжение спало, теперь нам было как-то легче. Казалось, будто налет выдохся, хотя воздушный бой, наверное, еще продолжался. Дважды мы звонили в штаб ПВО, но там знали не больше нашего.

Потом кто-то вдруг сказал:

— Слушайте!

Донесся слабый и низкий непрерывный гул. Он был очень далеко. А две наши эскадрильи по-прежнему кружили у нас над головами. И тут снова заговорил «танной»:

— Внимание! Внимание! Массированный воздушный налет! Массированный воздушный налет! Всем самолетам, которые в состоянии подняться, немедленно взлетать! Всем самолетам взлет!

Душа у меня ушла в пятки, и я никак не мог с собой справиться. Массированный воздушный налет был объявлен у нас впервые.

Звук становился все громче. Стука не было, только глухой глубокий гул. На аэродроме ревели моторы, и около каждого капонира, копошились люди. Потом аэродром вдруг опустел. Разлетевшись в разные стороны, самолеты превратились в черные точки на небе — некоторые незаправленные, другие без боеприпасов или почти в аварийном состоянии, а один или два — тренировочные. На летном поле не было видно ни души, стояло только несколько самолетов, которые так и не смогли взлететь. Лишь волны жара плясали над гудроном.

— Вон они! Смотрите!

Я повернулся и, приложив ладонь козырьком к глазам, вгляделся в том направлении, куда указывал капрал Худ. Он принялся было считать, но бросил.

— Боже! А выше над ними еще. Видите их?

Какое-то мгновение я ничего не видел. Солнце выжгло все облака. Я так старательно всматривался, что у меня в глазах зарябило. Я закрыл глаза и потряс головой. Шум моторов тем временем нарастал. Лэнгдон точно прирос к своему биноклю. Я видел наши истребители, как раз наблюдал за ними, когда они вдруг перестали кружить и унеслись в сторону солнца, навстречу приближающимся самолетам. Казалось невероятным, что я не разглядел их раньше.

Немцы шли непрерывным строем на высоте около 20 тысяч футов — темные точки на голубом небе. А над ними — серебряные блестки истребителей, сверкавшие на солнце. Наводчики следили за их приближением, ствол зенитки медленно двинулся вверх. Лэнгдон по-прежнему наблюдал за ними в бинокль. Наконец он отпустил его.

— Кажется, идут на нас, — спокойно сказал он. — Взрыватель 25, заряжай!

Худ поставил взрыватель снаряда, который он держал наготове на бруствере, на нужную отметку и протянул Фуллеру; тот бегом оттащил его к орудию. Мики вогнал его в ствол рукой в перчатке, и затвор с лязгом поднялся. Наводчики доложили, что цель поймана.

Лэнгдон выжидал. Я почувствовал озноб, хотя солнце палило нещадно. Тяжелый гул становился громче с каждой секундой. Я уже различал очертания самолетов без бинокля.

— «Юнкерсы-88» — произнес Лэнгдон.

— Штук, наверное, пятьдесят, — сказал Худ.

— А над ними истребители, так ведь? — спросил Мики.

Лэнгдон кивнул.

— Прямо целый рой.

Невооруженным глазом форму истребителей было не разглядеть, но я видел, что они огромным веером растянулись над бомбардировщиками и позади них.

Вдруг из слепящего блеска солнца широким фронтом вышли новые самолеты.

— Вон наши идут! — крикнул кто-то.

Затаив дыхание, мы следили за неравной схваткой. 21 против двухсот с лишним. Дело казалось безнадежным. К чему этот бессмысленный героизм? Кулаки мои сжались. Мне хотелось отвести взгляд, чтобы дать уставшим глазам хоть чуть-чуть отдохнуть, но вид кучки самолетов — британских самолетов, — разворачивающихся для атаки на этот мощный строй, захватил меня. Я ощутил прилив гордости: там, в небе, мои соотечественники, и я сражаюсь вместе с этими храбрецами за те же идеалы, что и они.

Строй вражеских бомбардировщиков настойчиво шел вперед, будто катился паровой каток, сворачивать было некуда.

Они шли в пике на наши эскадрильи. Не добравшись до бомбардировщиков, эскадрильи рассыпались, но я заметил, что один или два самолета прорвались к атакующему строю. Когда до нас стал долетать звук крутых пикирований с выключенными двигателями, гул самолетов превратился в яростный рык. А затем, перебивая шум моторов, раздался стрекот пулеметов. От этого звука сводило зубы. Как будто рвали коленкор.

Один бомбардировщик, задымившись, отвалил от строя. Я услышал собственный крик. Из-за жуткого волнения впечатления стерлись, помню только отрывками. Все в окопе что-то кричали от возбуждения. Упал еще один бомбардировщик, но этот вышел из пике и покинул поле битвы. Воздух был полон гулом моторов и далеким стрекотом пулеметов. Наши истребители и «мессершмит-ты-109» перемешались в одной беспорядочно движущейся куче. Но боевой порядок бомбардировщиков непреклонно продвигался вперед. А высоко над ним держал строй самый верхний эшелон конвоирующих истребителей. Наши машины по одной, по две неслись на них, готовые вступить в бой, хотя у многих из них горючее после схватки над побережьем было на исходе и не хватало боеприпасов.

Тут, перекрывая шум боя, заревел «танной»:

— Прежде чем открывать огонь, наземным средствам обороны соблюдать осторожность. Наши истребители атакуют боевой строй врага.

Но Лэнгдон, наблюдавший в бинокль, сказал:

— Возьмите на прицел ведущее звено бомбардировщиков Кто-нибудь видит около них наших истребителей?