Кит на заклание

Проснувшись в понедельник утром и поглядев на часы, я с удивлением обнаружил, что уже десять. Странно, что злосчастное дитя мистера Белла [15] не подняло меня с постели на рассвете, подумал я, приходя в себя. И тотчас вспомнил о снятой трубке. Машинально поглядев на анемометр, я увидел, что зюйд-вест сменился норд-остом. Уныло поплелся в холодную кухню и положил трубку на рычаг. Не успел я разжечь плиту, как телефон ожил. Звонил рыбак с острова Смолс. Когда-то я оказал этому человеку небольшую услугу.

— Шкипер Моуэт? Это вы? Я вас вызываю уже часа два. Мы сегодня были в Га-Га. Утром, когда ветер стал заходить. Хотели посмотреть, не унесло ли штормом наши сети. Так там китиха на берег выбросилась. Да, прямо на берег, возле самого пролива. И кровь из нее течет... похоже, ее кто-то сильно порезал...

Страх, точно внезапный порыв ледяного ветра, пронзил меня до костей. Я кинулся к окну и с первого взгляда понял, что нечего и думать идти в такой день в море на плоскодонке. Тогда я позвонил Курту Бангею, и этот славный человек согласился рискнуть: он брался отвезти меня в заводь на своем новом баркасе.

Море было сплошь покрыто бурунами, но Курта даже это не остановило. Он запустил двигатель на полную мощность. Временами мне казалось, что нас вот-вот захлестнет. Налегая на штурвал, Курт кричал что-то мне в самое ухо, и, когда я понял, о чем он говорит, страх мой сменился беспредельной яростью.

— Я так и знал!.. — кричал Курт. — Не зря они говорили... что загонят китиху на берег... если только случай подвернется. Видно, сегодня утром... когда ветер зашел...

Я был в таком состоянии, что, наверное, мог бы убить человека. Курт подвел лодку к берегу. Я спрыгнул на скользкие камни, не удержал равновесия и плашмя свалился в воду, но тут же вскочил на ноги и, не разбирая дороги, бросился на холм, заслонявший от меня заводь. Взбежав на вершину, я сразу увидел китиху. Она лежала прямо подо мной. Ее широченная белая нижняя челюсть покоилась на берегу, но огромное тело оставалось наплаву — к счастью, дно здесь у самого берега резко понижалось.

Я кинулся вниз. В воздухе стояло зловоние, тотчас напомнившее мне о давешней встрече с китихой. Весь берег вокруг головы китихи был покрыт кашицей из частично переваренной сельди. Однако в тот момент я лишь механически отметил увиденное: я был всецело поглощен необходимостью согнать китиху с берега прежде, чем начнется отлив и она погибнет от собственной тяжести.

Сам я помню дальнейшее довольно смутно, но Курт, бежавший следом, рассказал мне потом, как было дело:

— Когда я поднялся на холм, вы были уже внизу. Сперва я вас не увидел, а только услышал, как вы кричите не своим голосом: «Убирайся отсюда вон, идиотка проклятая!» Потом гляжу — вы ее кулаками молотите, прямо по голове. Вы были как пьяный. Я еще подумал — это же все равно, что пытаться в одиночку спустить на воду корабль. Потому что китиха была в точности как корабль, выскочивший носом на берег.

Мое безрассудное поведение так поразило и расстроило Курта, что он остался на холме и оттуда глядел, как я ругаю китиху последними словами и приказываю ей идти в глубину. Наконец, вне себя от отчаяния, я уперся спиной в выступ скалы, а ногами — в гигантскую, упругую, как твердая резина, губу китихи и принялся, надрываясь, спихивать животное с берега.

Это было безумие, конечно, — несколько десятков килограмм немощной человеческой плоти против восьмидесятитонного животного! И все же я пинал китиху каблуками, упирался в гранит, орал и, кажется, даже плакал от бессилия.

И вдруг китиха зашевелилась! Я увидел, как в воде засветились ее громадные ласты, похожие на пару гигантских рук, и понемногу, почти неприметно, пленница отошла от берега и, развернувшись, двинулась по поверхности к центру заводи.

Курт скатился с холма и стал рядом со мной.

— Отлично, шкипер! Вы ее спасли! — воскликнул он.

Но Курт ошибался. Успокоившись и обретя способность рассуждать трезво, я понял, что не злосчастная случайность и не жестокие преследователи загнали китиху на берег. Она сама вылезла на камни, потому что была слишком слаба, чтобы плавать. Да, мне все стало ясно. Беловатое месиво на берегу — это же рвота. Нашлось объяснение и для отравлявшего воздух зловония. Я вспомнил: точно такой же тошнотворный запах я слышал в 1943 году в Сицилии. Он исходил от гниющих ран солдат, умирающих от гангрены.

Это было еще не все. По обе стороны от медленно удалявшейся китихи в воде оставались тонкие темные полосы. Начинались они возле огромных вздутий на ее боках и спине. Я сам видел, как из одного такого вздутия толчками изливалась кровь. Это, конечно, были нарывы, гигантские резервуары гноя, которые уже начали вскрываться, извергая скопившуюся в них смердящую массу в холодные воды заводи.

Полуживой от ужаса, я смотрел, как китиха медленно плывет через заводь, оставаясь все время на поверхности. Вероятно, измученное животное было просто не в силах уйти в глубину. Наконец пленница достигла противоположного берега (казалось, ее отнесло туда ветром) и снова положила свою могучую голову на прибрежные камни.

— Черт возьми, ее снова вынесло на берег! — встревоженно воскликнул Курт.

— Ее не вынесло, Курт, — уныло объяснил я. — Она больна. Ей так плохо, что она даже плавать не может. Она тонет. И знает, что ей надо держаться на мелководье, иначе она захлебнется.

Курт недоверчиво покачал головой. Ему трудно было представить себе, что животное, рожденное в океане, может захлебнуться.

Я и сам никак не мог собраться с мыслями. Уж очень неожиданно обнаружились мои заблуждения. Я проявил чудовищное легкомыслие, поверив, будто сотни пуль, засевших в теле китихи, не причинили ей большого вреда. Мне просто в голову не пришло, что могучий кит станет жертвой невидимых глазу микробов. Между тем именно это и произошло. «Что теперь делать? — думал я. — Проклинать собственную глупость? Или еще не поздно что-нибудь предпринять?..»

Но что можно предпринять, я не знал, и нерешительность парализовала меня. Больше всего мне хотелось срочно связаться с Шевиллом или с кем-нибудь, кто умеет лечить китов и научит меня, что делать. Однако оставлять китиху одну на берегу было опасно. Я уже понял, что рыбак с острова Смолс ошибся и никто китиху не резал; но ведь она теперь совершенно беспомощна, и как только в городе узнают об этом, кое-кто наверняка решит, что настал самый подходящий момент прикончить пленницу. Поэтому оставить свою подопечную без охраны я боялся. Мог ли я объективно оценить, насколько глубоко проникли вирусы злобы и подозрительности в умы горожан, когда и сам я, как видно, не избежал этой заразы.

От дальнейших колебаний меня избавило появление в проливе полицейского катера. Дэнни Грин услышал, что китиха снова подверглась нападению, и, не побоявшись сильного волнения в заливе Шорт-Рич, пришел ее проведать. Дэнни бросил якорь, спустил ялик, и они с Мэрдоком подошли к берегу, где стояли мы с Куртом. Пока я объяснял ситуацию, Мэрдок глядел в бинокль на громадный неподвижный силуэт у противоположного берега. Когда я кончил, он опустил бинокль, обернулся, и я увидел выражение боли и гнева на его лице.

— Мы по-прежнему не имеем полномочий запретить лодкам входить в заводь, — сухо сказал он. — Но пока я здесь, ни один человек не приблизится к китихе!

Я поблагодарил его и сделал шаг в сторону нашего баркаса. И в эту секунду до меня снова — в четвертый, и в последний раз — донесся голос финвала. Это был все тот же глухой и загадочный гул, родившийся словно где-то далеко от нас — в глубине моря, или в толще скал, или в самом воздухе. Низкий, дрожащий стон раздался над Олдриджской заводью, и все мы отчетливо услышали его, несмотря на вой ветра в холмах полуострова Ричардс-Хэд.

Никогда в жизни я не слышал крика, полного такой безысходной тоски.