Отрубленная голова

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Когда мы решили, что я отправлюсь с посольской миссией на Пелхам-крессент, мне захотелось отложить ее и не торопиться. Но вот настал роковой день, и я оцепенел от испуга. Дело не только в том, что меня страшила мысль вновь увидеться с Гонорией, и стоило мне представить себя в той самой комнате, как я весь холодел. Эта миссия была моей последней возможностью. Последней возможностью чего-то, чего я не мог точно понять, однако, несомненно, с посещением Палмера крепко-накрепко связывались любопытство, ожидание и даже надежда. Если бы я верил в чудо, то все равно не догадался бы, каким станет это чудо. Итак, я принялся тянуть время. После безмолвного исчезновения брата и сестры мы погрузились в темноту, нас окружала неразбериха, и я мог жить, только храня в душе образ Гонории, но он в любую минуту мог измениться, иными словами, она могла превратиться в горгону Медузу. Если у меня не будет надежды, если ее у меня отнимут, я не выдержу; и я как огня боялся, что при встрече с братом и сестрой мою надежду отнимут.

Антонии не терпелось, как она говорила, поставить точку, и она разрешила мне отсрочить визит лишь на три дня. Ей хотелось, чтобы конец наступил как можно быстрее. Мы обсудили все это в понедельник. Решили написать Палмеру письмо и уведомить его, что я приду к нему в четверг. У него оставалось время для ответа, и, действительно, я получил от него короткую, но вежливую записку. Он сообщил, что дата его устраивает. В среду к девяти часам вечера я ужасно разволновался. Мне никак не удавалось успокоиться. Даже недавно найденная мной книга японских легенд, в которой братья и сестры постоянно спали вместе и производили на свет драконов, не задержала моего внимания. В полном отчаянии я надумал было сходить в кино. Однако опасался, что, увидев какой-нибудь грустный, душещипательный эпизод, не сдержусь и громко заплачу. Антония тоже потеряла покой. Весь день она нервничала и срывалась по поводу и без повода. Мы угрюмо слонялись по дому, то молча и враждебно натыкаясь друг на друга, то расходясь в разные стороны.

Меня беспокоило, что от Джорджи нет никаких известий. Она не откликнулась на мое письмо. Мне стало больно, что она мной пренебрегает. Эта боль существовала отдельно от других невзгод и не утихала ни на минуту. Мне захотелось написать ей вечером еще одно письмо, но я не смог этого сделать. Теперь нас разделяла Гонория Кляйн. Любое свидание с Джорджи стало невозможным. Я даже не представлял, как это вдруг позвоню ей, а писать, не предлагая встретиться… Да, чертовски трудная ситуация. Я решил не думать о Джорджи и вообще ни о чем не думать до посещения Пелхам-крессент.

Я обошел дом, размышляя, не лечь ли мне спать пораньше, и опасаясь, как бы в постели у меня не начался очередной приступ астмы. Антония вытащила из бельевого шкафа все содержимое, разложила его кругом и принялась складывать и сортировать белье, хотя никакой необходимости в этом не было. Я постоял немного на площадке и молча понаблюдал за ней. Раздался телефонный звонок.

— Я подойду, — сказал я, перешагивая через разложенные груды белья.

— Поосторожнее, — предупредила меня Антония.

Я вошел в гостиную, прикрыл дверь и взял телефонную трубку, как всегда в последнее время в предвкушении чего-то странного. Мне звонил Александр.

Услышав его голос, я обрадовался.

— Привет, разбойник, — проговорил я. — Ты нас что-то избегаешь. Антония мечтает с тобой увидеться. Ты просто не в силах вообразить, как нам скучно. Приходи и развлеки нас.

Александр был явно смущен. Да, он с удовольствием у нас побывает, ответил он, и просит извинить его за долгое отсутствие, но прежде ему нужно сообщить мне одну очень важную новость, и тут лучше не ходить вокруг да около.

— А ты сейчас ходишь вокруг да около, — возразил я. — Выкладывай, в чем дело.

— Я намерен жениться. Я был потрясен.

— Ну что ж, братец, хорошо, что ты наконец решился, — отозвался я. — А кто она такая? Я ее знаю?

— Да, конечно, — сказал Александр. — Это Джорджи.

Я положил трубку на стол. Издали до меня доносился голос Александра. Я закрыл лицо рукой.

Старая любовь к Джорджи с отчаянной силой овладела мной, словно кровь вернулась в разрушенные болезнью сосуды. Я осознал, что по-прежнему, несмотря ни на что, рассчитывал на ее верность. Безумец!

Снова взяв трубку, я произнес:

— Прости, я не слышал твои последние слова.

— Я отнюдь не предполагал, что ты придешь в восторг. Более того, ожидал, что рассердишься. Вот что я тебе говорил. Но надеюсь, что в конце концов ты пожелаешь нам счастья. Так ты хочешь с нами встретиться или лучше не надо?

— Я могу пожелать вам счастья прямо сейчас, — откликнулся я. — И конечно, хотел бы вас повидать. Не понимаю, с чего это тебе взбрело в голову, будто я огорчусь. Боюсь, что у меня не осталось к Джорджи никаких чувств, кроме угрызений совести. Ты излечил нас обоих. Честно, я очень доволен.

Меня самого поразило, как легко я выпалил эти лживые и предательские слова. Мне было ужасно больно.

— Ты просто ас, Мартин, — удивился Александр. — Пожалуйста, расскажи Антонии.

— Ну конечно, — пообещал я. — Но может быть, вы явитесь к нам сегодня вечером? Кстати, где вы находитесь? Джорджи с тобой?

Я чувствовал такую горечь, что мечтал лишь об одном — вонзить в себя нож в порыве безумия и навсегда покончить с опостылевшей жизнью.

— Да, она здесь, — подтвердил Александр, — и передает тебе свой привет и наилучшие пожелания. — Он на минуту прикрыл трубку рукой, и я услышал, как он пробормотал что-то невнятное. — Мы сейчас на станции «Глостер-роуд». Нам надо позвонить еще в одно место, но мы можем приехать через десять минут, если ты действительно не против. — Александру не терпелось закончить разговор.

— Конечно, мы будем вам рады, — сказал я. — Есть повод выпить шампанского. Приходите поскорее. Передай Джорджи, что я счастлив за вас обоих.

— Спасибо, Мартин, — сказал Александр. — Я думал, что ты отчитаешь меня.

— Конечно, ты быстро обделал это дельце. До меня донесся довольный смех Александра.

— Я сразу понял, чего я хочу.

Я повесил трубку и встал у стола, глядя из незанавешенного окна на почерневший в сумерках сад. Дождь прекратился, и в тишине было слышно, как с магнолии капает вода. В комнату вошла Антония.

Она увидела мое лицо и воскликнула:

— Боже, что случилось?

— Мой дорогой брат Александр женится на Джорджи Хандз.

— Нет! — закричала Антония.

Потрясенный страстностью этого «нет», как будто она никак не могла понять и принять услышанное, я взглянул на нее. Ее лицо сморщилось, и в нем застыла боль. Антония явно была против.

— Ладно, я надеюсь, что это к лучшему. Ты должна радоваться. С моего пути убраны все искушения.

Антония вдруг резко вдохнула, как будто собираясь снова вскрикнуть. Но, не издав ни звука, отвернулась, и я подумал, что она вот-вот зарыдает. Меня изумила ее реакция. В ее сентиментальной дружбе с моим братом было, по-видимому, куда больше нежности и теплоты, чем я предполагал. Но разумеется, такое волнение было уже чересчур.

— Я пригласил их зайти к нам и выпить шампанского. Они звонили с «Глостер-роуд» и приедут через несколько минут. Я надеюсь, ты не станешь возражать.

— Ты пригласил их к нам? — переспросила Антония. Ее лицо, искаженное злобой и отчаянием, было сейчас просто уродливым. — Ты настоящий идиот! Неужели не понимаешь?.. Я ухожу. — Она двинулась к двери.

— Дорогая Антония, — остановил ее я, — не сердись на меня. Я не знал, что тебе это не понравится. Надо было тебя спросить. Я сам буду занимать их, если ты так хочешь. Но, прошу тебя, не уходи.

Какое-то мгновение она смотрела на меня чуть ли не с ненавистью, а затем выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Я услыхал ее тяжелые шаги по лестнице. Подождал, ощущая прямо-таки физическую боль от ревности. Боль была такой жестокой, что буквально скрутила меня. В дверь позвонили. Я направился в холл.