Ангелы Монмартра

Раздувая огонь, художник с сожалением вспомнил, что так и не побывал на могиле мсье Соважа. Конечно, было не до того, но всё же…

– Благодарю, мсье Дежан. Вы справились с мужской частью работы. Теперь присаживайтесь рядом и рассказывайте.

– Вы сочтете меня сумасшедшим, – Анж послушно опустился на стул. – Если уж рассказывать, так всё. Полностью. Последний раз, когда я решил это сделать, доктор наградил меня уколом морфия.

– Мы обойдемся без сильнодействующих лекарств. Только, пожалуйста, будьте откровенны.

– Ну, так слушайте. Вы верите в ангелов?

– Приходится.

* * *

Рассказывая странную историю – свою и Светланы, – Анж неожиданно увлекся. Время от времени он останавливался, чтобы перевести дух, и говорил дальше. Мадам Донадье молча слушала и не выдавала эмоций. Художник не знал, что и думать.

Его повесть была долгой. Дежан тщательно подбирал слова, порой досадуя на косноязычие. Снова качалась палуба под ногами, снова на песчаный берег накатывали теплые волны… Затем он живо, слишком живо, вспомнил круглую поляну, шатер, странных неподвижных лошадей, прекрасного рыжего ангела Кристеллу и ее маленького слугу. Поведать о прошлом воплощении Светланы, как и передать смысл Спектакля, оказалось для него истинным мучением, но он справился, как мог. Битву в небе Анж изобразил на словах как серию ярких, почти бессвязных картин. После рассказал то, что знал о гибели Светланы. Он завершил повествование встречей с Санжаровым и угрозами, которые ему выкрикивал офицер.

Вдова, всё так же молча, переворачивала на сковороде кусочки уже хорошо прожаренной курицы.

– Итак, у вас остается неделя, – подытожила мадам Донадье. – Что ж, пойдемте смотреть холст.

– Нет-нет, постойте! – запротестовал художник. – Я не могу так сразу! Показывать неоконченную работу дурная примета. Мы, художники, суеверны.

Вдова пристально смотрела ему в глаза.

– Поймите, я постоянно думаю о портрете, – продолжил Анж. – И чем дольше думаю, тем более он кажется мне несовершенным. Словно недостает чего-то очень важного, некой мелкой, но необходимой детали. И эта частица лежит на поверхности. Кажется, достаточно зажмуриться на минуту и посмотреть уже свежим взглядом… После нескольких попыток стало ясно, что усилия тщетны. Я помню наизусть каждый мазок, где лежит каждая тень, и какие краски приходилось смешивать. Но портрет не дается, что-то постоянно ускользает! Это просто умелый рисунок. Рисунок, понимаете? Не более. Чувствую только, что дело в лице. Оно прекрасно, живо, глаза смеются, кожа почти дышит, и всё же оно не завершено. Не хватает последнего штриха. Это как мастерски вырезанный языческий идол: он вызывает благоговение, ему хочется поклоняться, но ты знаешь, что это лишь дерево. Или как икона, в которой есть душа и любовь. Она может быть чудотворной, даже плакать или истекать кровью, только при этом образ не оживает. Господь вложил в нас Свою искру, но всё же что-то утаил. Наверное, иначе мы бы стали Им, а не образом и подобием… Когда Адам и Ева вкусили от запретного плода, они не догадались приберечь еще по кусочку. Вряд ли их наказали бы за это более сурово. Просто Творец выгнал из гнезда подросших птенцов, наделенных необходимой толикой знаний для выживания. И кто поручится, что остального человек добился не своими силами и разумом, пусть даже под негласной опекой Творца!.. Я человек, и потому постигаю сам. Но слишком слабый человек, чтобы тягаться в мастерстве с высшими силами. Мне мало недели. Вечность – в самый раз… Вот причина не показывать портрет. Я не Господь, так что, простите, не готов…

Мадам Донадье села на соседний стул и мягко коснулась руки художника.

– Вам нужен совет. Пойдемте к картине. Я прошу не из праздного любопытства. Убедите себя, что так надо. И больше не задумывайтесь о приметах. Они мешают жить свободно.

– Вы разбираетесь в живописи? – бесцветным голосом спросил художник.

– Разве это важно? Вы пишете картины только для знатоков? Иногда профан может заметить упущенное мастером.

– Вы почти убедили меня. Я вдруг и сам захотел поддаться уговорам. Что ж, прошу вас!

Когда они подходили к комнате Светланы, Дежан почувствовал волнение мадам Донадье. Видимо, художники нечасто раскрывали ей свои тайны…

* * *

– …Глаза! Это единственное, что я могу сказать.

– Ошибка в изображении глаз? – переспросил Анж, склоняясь к холсту. – Да, я чувствовал, что в них недостаточно жизни.

– Не знаю. Они будто слепы. Извините, мсье Дежан, я не выражу это словами. Но у меня есть один знакомый, который непременно вам поможет.

– И кто же он? Художник? Я его знаю?

– Сомневаюсь. Некий Габриэль Тапье де Селейран…

– Цейлонский Тапир, кузен Тулуз-Лотрека? Он ваш знакомый?! И вы меня ему представите?

– Я не подозревала, что Анри Тулуз-Лотрек ваш кумир.

– Он был великим, действительно великим художником, настоящим мастером! Я признаю это, но не преклоняюсь перед ним. Просто хочется почувствовать себя причастным к легенде.

– В таком случае мсье де Селейран навестит вас через шесть дней, в четверг двадцать четвертого декабря. Ранним утром, не возражаете? У вас появится шанс закончить картину в срок. Ваше согласие получено, и мне придется съездить за гостем в Бордо, в замок Мальроме. А до его визита потрудитесь завершить портрет во всех остальных деталях, чтобы мсье де Селейран смог сосредоточить внимание лишь на главном. И, пожалуйста, не называйте его Цейлонским Тапиром: он обидчив. Я знаю Лотреков очень давно, ведь сама когда-то была недурна собой и подрабатывала натурщицей. Мсье Анри ухаживал за мной… Мне пора. А вы не забудьте о курице.

Глава 3. Последняя охота в Мальроме

Глаза…

После отъезда мадам Донадье Анж около часа пристально всматривался в портрет. Он попытался представить себя сторонним наблюдателем. Вроде, всё верно: отблеск фонаря умело наложен на зрачок; зеленый оттенок глаза подобран замечательно точно… Так что же заметила вдова, причем с первого взгляда?..

Художник вздохнул и принялся оттенять узоры на трико акробатки.

* * *

Портрет был закончен в воскресенье. Пока высыхало масло, Анж в сотый раз изучал композицию и не находил ошибок. Тени лежали именно там, где нужно, блики были легкими и насыщенными. Всё, как в жизни. Портрет Светланы стал венцом его творчества. Любой салон мог взять картину на выставку. Наверняка и коллекционеры не поскупятся в средствах, чтобы приобрести полотно. Мысль о продаже казалась Дежану кощунственной.

Глупо лгать себе, глупо тщиться надеждой, с горечью думал он. Я художник, но не чудотворец. Что бы мне ни сказали, что бы ни посоветовали, я останусь тем, кем был. Пусть удастся достигнуть совершенства в этом портрете – и что? Останется холст, и я вечно буду смотреть на него. Даже если с Санжаровым всё обойдется, в моей жизни не появится новый смысл.

Анж пожалел, что в ящике стола не лежит пистолет с одним патроном. Как легко бы всё решилось…

Но на холсте поблескивали луны и солнца, пялилась пустыми глазницами венецианская маска. А Светлана застенчиво улыбалась – только ему, одинокому и потерянному.

…Поскорей бы приехал де Селейран. Он привезет с собой тени прошлого, отголоски расцвета «Мулен Руж», увядшую ныне свежесть и задор восхитительной Ла Гулю, атмосферу «Мирлитона», эхо легких песенок Аристида Брюана, терпковатый запах дешевых духов Джейн Авриль, переставшей танцевать лет десять назад. Ненадолго ожили бы воспоминания о плакатах, написанных Тулуз-Лотреком для «Диван жапонне» Жана Сарразена, по-прежнему ярко полыхнул бы огненный оттенок волос Кармен Годен. А несравненная Иветт Гильбер до сих пор иногда поет романсы… Соприкоснуться с той восхитительной эпохой конца восьмидесятых!..

Ну, вот, упустил: на полях цилиндра Светланы должен быть желтоватый блик.

* * *

– …Теперь он живет здесь. Но сейчас слишком рано. Должно быть, мсье Дежан еще спит.