Цветы корицы, аромат сливы (СИ)

Дедушка взял из рук Сюэли яшмовое украшение.

— Это навершие, — сказал он, беспокойно оглядывая круглую пластину. — Каких только сюрпризов ни преподносит нам судьба!

— Андрей мне так и говорил… — Сюэли еще раз удивился профессионализму российских историков.

— Едва ли мог тебе сказать он суть: ведь эта вещь крепилась в центре ширмы, наверху. И, верно, выпала оттуда. Ее отсутствие никак не помешает использовать театр как театр, на сцене разыграть любую драму, вот только он не будет излучать. Событья проецировать не будет.

Сюэли недоверчиво тронул кругляшок пальцем.

— Выходит, ты, и сам не зная как, здесь выцепил из грязи и из пыли ту самую деталь, что всех нужнее. И как тут не принять за перст судьбы…

— Не-а. Это одна из нормальных случайностей войны, — сказал Сюэли.

— Что ж, есть и в этом доля правды. Покуда наш театр все еще там, для нас не кончилась война. Давай и в самом деле мы не будем размазывать по поднебесью клейстер — расклеивать по небу облака, а перейдем к насущному самому делу.

— Еще немного погодите, дедушка, — спохватился Сюэли, снова кидаясь ничком на землю в выражении отчаянной скорби. — Чуть я не забыл: ведь я, ничтожный, подозревал вас поначалу, что вы запродались японцам, что настоящий вы им отдали театр. Да-да, предателем считал вас, не зная ровно ничего. А ведь чем меньше знаешь, тем лучше думать бы о людях надо. С каким же после этого лицом на вас смотреть, дышать и жить я стану?

— О'кей, формальности соблюдены, — сказал Ли Сяо-яо, хлопнул Сюэли по плечу, подхватил его под локоть и поставил на ноги.

— А что произошло там, в Ляньхуа? — сейчас же с любопытством спросил Сюэли. — Как вы так обвели их вокруг пальца?

— Ну, чудно бабушка твоя мне помогла. Она нагромоздила лисьи чары на дом до самой крыши, с трудами не посчиталась. Казалось, что в доме человек шесть, а то и восемь, какие-то дети, стоны, скрипы… И все это держала одна лишь твоя хрупкая бабушка усилием воли четыре дня. На деле не было там никого — взяла немного соли от соседей, какое-то тряпье и лоскуты — и дом соорудила то что надо!

— В записках лейтенанта Итимуры я читал, как жалко выглядело жилище — обветшалое, полное нужды и горя…

— Кто сам полез в логово лис, пусть не жалуется на то, что он там увидел, — вздохнул Ли Сяо-яо.

— Вот чего я никак не сумел понять, дедушка, — выспрашивал Сюэли, — показывая силу театра на копии, как сумели вы сделать так, что все исполнилось как по-писаному?

— Ну, сказать, что легко это было, не могу. Сначала я встретил в бамбуковой роще Фань Юй-си. Бегал по лесу, искал пропитание — и наткнулся на Фань Юй-си, который, весь израненный, возвращался домой и часто отдыхал. Меня он не узнал, конечно, ведь я был в обличье лиса. Я рассчитал примерно, что со скоростью такой он добредет домой дня через три. И этот навязал сюжет японцам, но неприметно, так что показалось ученому Чжунвэю, как будто сам он мной распорядился. Что же до почтенного Цао — я, каюсь, показал ему виденье: золотой мост уходит в небеса, виденье это в воздухе соткалось минут на пять, и этого хватило.

— Но как старое хлопковое дерево возле дома Цао превратилось в клен? Ведь тут не хватит никаких усилий!

— Вот это я и сам, признаться, не понимаю хорошенько. Могу лишь только предположить, что сама природа помогла нам и подстроилась, ведь природа с лисами заодно. Я так просил и обращался к Небу… Одна лишь страшная вина легла при всем при этом на меня — и то невольно. До сих пор иногда вспомню — и не могу опомниться от восхищения и жалости. С японцами был юный лисий жрец, который сразу же сделал мне подношенье — с начинкой рис в конвертиках из тофу, и таким образом уже начал служить нам. Он несколько дней не понимал, кто мы, и я не знал, так ли искусен он в распознаванье. Я замаскировался, как умел. И только в день спектакля, как я теперь могу сообразить, припоминая, как там падал свет, — он мельком видел тень мою за ширмой. Тогда, конечно, не понять, что я лиса, уже не мог. Ведь у тени нашей морда длинная с ушами… Обычный не увидит человек, но жрец Инари не понять не может. Ах, как я оценил его поступок!..

— Да, я знаю тоже. Аоки Харухико.

Сюэли понял, что тогда произошло, еще по запискам Итимуры. Аоки, внезапно в день спектакля увидев перед собой старого девятихвостого лиса, прозрел и сразу понял, что сейчас их в мгновение ока неведомым образом обведут вокруг пальца. Разумеется, он обязан был немедленно предупредить командование, но не мог, чтобы не подвести Ли Сяо-яо. Предать лиса он никаким образом не мог как синтоистский жрец, который служит Лисьему богу. Ему осталось только покончить с собой.

— Да, он мог бы выдать вас, и с головой. Но предпочел сам умереть. Такая преданность Инари! В ком еще сыщется столько благородства!.. Невыносимо жаль его.

Беседуя так, они пересекали Красную площадь в направлении Монетного двора.

— Скажи, а ведь, кроме Сюэли, был еще и Сюэлэ?

— Да, это мой брат, он младше. И только учится писать еще головастиковым письмом. Они все в добром здравии, в Сиане. Могу представить — от счастья, верно, обомлеют, когда им бабушка скажет, что вы нашлись.

IV. Профессия Ди

Постепенно, слово за слово, из разговоров выяснилось и куда делось японское золото, уплаченное за театр: сразу после отъезда японских военных дедушка просто махнул хвостом, и все золото превратилось в груду сухих листьев. Бабушка лапами немножко прикопала. Так оно лежало некоторое время, а потом, ближе к концу войны, бабушка отнесла листья на почту в нескольких легких коробках и отправила в Фонд реставрации Хиросимы. Там уже, по прибытии, листья сразу же превратились в золото. В одну из коробок бабушка сунула записку. Сама Шангуань Цю-юэ говорила о ней, краснея:

— Ну, я там написала им хайку-то… худо-бедно. Вложила в посылку. В память о господине Цинму. Не очень я разбираюсь в хайках-то.

Проспав сутки мертвым сном в общаге, Сюэли рассказывал обо всем Ди, сидевшему на циновке в халате с пионами и зимородками:

— …Потом бабушка понюхала в том месте носом, лапами раскопала и все вырыла. И опять превратилась в благообразную такую юную девушку и засеменила на почту. В одну из коробок она засунула листок со стихами:

Бывает, что золото лис

Не превращается всё же

В сухие листья и мусор.

— Я правильно понял, что теперь план по ограблению музея развернется во всю ширь? — беспечно спросил Ди.

— Ди, ругай меня, если хочешь, считай, что это нехорошо, но не выкрасть театр невозможно. Пойду и в тюрьму, если нужно, но если не попытаюсь, себя же буду всю жизнь укорять.

— Я не видел в твоем поведении ни грамма корысти ни разу, — рассмеялся Ди. — Теперь, когда твой почтенный дедушка объявился, ситуация стала столь ясной, что я иду вместе с вами воровать театр.

— Самая большая моя беда не в этом, — сказал Сюэли. — Когда я вернулся, Цзинцзин кинулась ко мне, сияет. И как же мы любим друг друга, и как все бесподобно в ней… А я не могу и руки ей подать, отшатнулся, стою одиноко, как белый журавль на одной ноге стоит у сухих тополей. Не очень-то все это правильно, а, Ди? Вот и сейчас вновь. Цзинцзин знает лишь, что я вернулся из поиска, но что я нашел дедушку, знаешь только ты. Ей нельзя этого сказать. Количество лет уже не сойдется.

— Что ж делать, сам знаешь — нельзя этот трогать баланс. Ты же лис, из человека всю жизнь выпьешь — по капле, не сразу, не заметно глазу…

Цзинцзин приснились лисы. Они ходили по столу и так изысканно ели из тарелок, из ваз… Это был замок с коридорами, и в главной зале был накрыт такой стол, огромный, с белой скатертью и подсвечниками. По столу, между хрустальных бокалов, бродили лисы, рыжие с черными лапами. Кажется, там еще лежали трупы на полу, нельзя было разглядеть, но это была мелочь по сравнению с лисоньками на столе! Она проснулась с блаженной улыбкой.