Цветы корицы, аромат сливы (СИ)

Сюэли пытался посоветоваться с Ли Сяо-яо по поводу своей любви.

— Дедушка, коль скоро я ступил на трудный такой путь, не правильно ли будет мне дойти по нему и до той калитки, которой он завершается в конце, — до отказа от долгой своей лисьей жизни? Калитка та, правда, давно уже не открывалась, но если ее толкнуть, откроется со скрипом, я полагаю.

— Вот уж подлинно, любовь — такое прекрасное чувство! Ты же знаешь, как я познакомился с твоей бабушкой… Нет? Мы случайно в темноте одновременно засунули морды в один чан со сметаной и застряли там. Пока думали, что делать, успели влюбиться друг в друга. И дружно расколотили чан о скалу, и даже обидно стало, что так быстро освободились. Подъели сметану, вылизали черепки, и уже пора было расставаться. Ну, на другое утро я, в зеленой шелковой одежде, с шестью конями в упряжке отправился к дому ее почтенных родителей…

— Я откажусь от бессмертия ради Цзинцзин, — сказал Сюэли.

— Это прекрасно. Ну, и я, пожалуй, тогда откажусь от бессмертия, за компанию, — сказал Ди.

Сюэли посмотрел на него с удивлением: он не думал, что Ди тоже бессмертен. Для него было совершенно очевидным, что Ди не лиса. Остальное скрывалось в тумане.

— А если мы оба откажемся одновременно, это не нарушит как-нибудь мирового баланса? — осторожно спросил Сюэли.

— Да нет, ерунда, — заверил Ди.

Они сели друг напротив друга на пол, положили руки на колени и начали медитировать.

— Может быть, дверь запереть? — спросил Сюэли.

— Какая ерунда! — сказал Ди.

— Ты думаешь, на прием к Небесному Императору сейчас очередь?

— Поменьше, чем в ГЗ на перерегистрацию, — сказал Ди.

Стало тихо, только проехала «скорая» где-то по проспекту и были слышны из-за стены позывные какой-то московской радиостанции. И через две минуты Ди уже подал руку Сюэли перед раскачивающимся веревочным мостом над пропастью с демонами.

— Благодарю вас, мы не тени умерших, не надо клеить на нас ярлыки, — Ди отвел руку чиновника загробного царства, который хотел прилепить им на грудь полоски бумаги с какими-то надписями.

Сюэли просто не представлял себе, как бы он разобрался тут без Ди. Огненные демоны гнусно дышали в лицо. Они шли часа два до дороги, откуда виден был дворец Небесного императора, и еще часа четыре по ней. Всюду суетились чиновники, направляя поток народа. Какая-то женщина спросила их: «Я решила умереть вместо своего мужа, вот, пришла — куда мне обратиться?». «Он мертв или еще болеет?» — спросил Ди. «Четыре часа как умер». «Тогда вон к тем чиновникам в высоких шапках обратитесь, у них Книги Живых и Мертвых, они исправят его запись и вычеркнут вас. Санкция князя Бао Гуаня вам не нужна, но нужна подпись начальника канцелярии Девятых Небес, насколько я знаю. И говорите всем, что он не четыре часа как умер, а четыре дня — тогда они поторопятся его вернуть, боясь, чтобы тело не разложилось», — сказал Ди. И, прервав ее робкие благодарности со словами: «У меня тут очень похожий случай», — Ди протащил Сюэли дальше. Сюэли подумал, что просто удивительно, как он раньше не мог догадаться, кто Ди по специальности: конечно же, он был юристом. Впрочем, во дворце у него эта уверенность пропала.

Договорившись с двумя суровыми чиновниками в облике Синего Журавля и Белого Носорога, Ди подтолкнул его вперед, прямо поближе к трону Небесного Императора.

Сюэли не смел смотреть на императора и не смел терять времени в этой суматохе. Он упал на колени и воскликнул:

— Позвольте мне отказаться от вечной жизни!

— Ты кто таков? — спросил Император.

— Ничтожный ваш подданный, из юэйских лисов, моя презренная фамилия — Вэй, и я четыреста лет впустую живу на свете. Я имел счастье…

— Несчастье, — подсказал Ди.

— …имел несчастье полюбить смертную, и хотел бы лишиться вечной жизни, чтобы остаться с ней. Не откажите в моей смиренной просьбе!

— Ну, и я хочу просто за компанию, чтобы это… не скучно было… и вообще, — добавил Ди, тоже становясь на колени.

— Почтительнейше умоляю, внемлите мне, прислушайтесь к моей просьбе, и я никогда больше ничем не потревожу вас!

— Ни о чем другом так не мечтаю, как утратить бессмертие! Перебью все стекла тут у вас, если решите не в мою пользу, — быстро добавил Ди. — Я, собственно, из солидарности… знаете, как говорится: за компанию и монах женился!..

— Пожалейте, лишите меня вечной жизни и позвольте воссоединиться с возлюбленной! — Сюэли уткнулся в пол и истово стукнулся раз десять лбом о яшмовую плиту.

— Нет, так нельзя, — сказал Небесный Император в раздумье. — Это совершенно исключено!

…Они вышли из глубокой медитации и сидели друг напротив друга в общаге, прибалдевшие.

— Что нельзя? Мы не спросили. Нельзя вообще отказаться от бессмертия или просто нельзя отказаться двоим одновременно?

— Не знаю, — сказал Ди. — Я тоже не понял.

— Я должен вернуться и спросить, — сказал Сюэли.

— На вторую такую медитацию сил не хватит, — задумчиво сказал Ди.

— Это правда. Я не смогу теперь это повторить лет пятьдесят.

— И я… лет пятнадцать.

Ди усмехнулся и вышел. Нет нужды и говорить о том, что он сделал это нарочно, чтобы остановить Сюэли в этом безумном порыве. Он вообще был хорошим другом.

Собственно, никаких слухов о том, что Ди — святой, по общежитию не распространилось. Никто, кроме Сюэли, этого по-прежнему не знал, и было бы как-то странно, если бы он говорил об этом.

— Жаль, что теперь не Рождество, — беззаботно заметил Ди. — Под Рождество это ограбление выглядело бы особенно уместно.

Все-таки был июнь. Москву накрыло огромными сумерками, когда сотрудница музея, собиравшаяся поставить двери Голицынского флигеля на сигнализацию, услышала, как кто-то поскребся в дверь. Она прошла к двери и открыла: на пороге сидел старый, потрепанный жизнью, со свалявшейся местами шерстью лис и широко улыбался.

Когда Ирина Александровна шагнула наружу, лис, явно хромая и поджимая больную лапу, отбежал на несколько шагов и сел поодаль.

— Лисичка — в городе? Бедная лисонька, голодная, — растерялась Ирина Александровна. — Чья-то домашняя потерялась. Лапа больная…

Она инстинктивно кинулась за пирожками с мясом, которые лежали у нее на холодильнике в промасленной бумажке.

— Рома, не закрывайте, я сейчас приду, — крикнула она милиционеру-охраннику, сидевшему в другом помещении.

Когда несчастная хромающая лиса, широко и доверчиво улыбаясь, увела сотрудницу мелкими перебежками за угол здания, в дверном проеме Голицынского флигеля появился аспирант Ди — с распущенными волосами, в шелковом шарфе с орхидеями в лиловых тонах. Он сделал несколько шагов в сторону каптерки, где возился с ключами дежурный милиционер, и сказал совершенно серьезно:

— Можно я поздравлю вас с большим китайским праздником?

— А? Чего? — обернулся милиционер, и в этом была его ошибка. С этого момента Ди удерживал его внимание.

— Сегодня великий китайский праздник — знаете, День, когда облака направляются на юг. Это день, когда золотые фениксы кружат над деревьями, не отбрасывающими тени. Они сбиваются в стаи и берут курс на волшебную гору Кайлаш, их цель — город богов, куда не ступала нога человека, ибо достичь его можно только сердцем, а кто из ныне живущих людей способен на такое…

Через полминуты, проходя мимо подсобных помещений со связкой отмычек, фонарем и кусачками, Сюэли слышал ровный голос Ди, говорящий:

— Видите ли, есть люди, которые, находясь в дороге, не покидают дома. И есть такие, которые, покинув дом, не находятся в дороге.

Под журчащие инструкции Ди, адресованные милиционеру («Зачерпни воду, и луна будет в твоей руке. Прикоснись к цветам, и их аромат пропитает твою одежду»), Cюэли разобрался с внутренней сигнализацией и открыл двустворчатую дверь в помещения китайской коллекции. Это были две тесные небольшие комнаты, заполненные запахом старого дерева и сумеречные, вероятно, даже ярким днем.